Войти в образ

– И шасть в другую комнату! – за Мома закончил я в том же нервозно-игривом тоне. – Выскакивает, значитца, моя сущность, начисто лишенная бренного существования, в другую комнату, а там… А там-то что, господа хорошие?!

– А бог его знает, что там! – вмешался в разговор Сарт. – Или он тоже не знает… Ты вот хоть раз умирал?

Я поразмыслил над сказанным.

– Да вроде умирал… – неуверенно сказал я. – Умирал, а потом… А потом – все та же комната, только в профиль.

– Вот видишь, – кивнул Сарт. – А я так вообще еще ни разу… Хожу из угла в угол, хожу… Пью вот. А Мом – он у нас умирал. Скинул тело и…

– И шасть в другую комнату! – с удовольствием повторил я и посмотрел на Мома. Он со злобой косился на Сарта, и вертикальные зрачки его, казалось, застыли в неимоверном напряжении.

– Дудки! – прошипел Мом. – Как у вас все замечательно получается!… Из комнаты вышел, в комнату попал! Там еще по коридору идти надо… Вот меня в нем и оставили, в коридоре-то! Хорошо хоть, еще один дурак нашелся, сам полез, вот мы с ним и махнулись… А так сунется душа ваша в комнату иную, ан нет – ждут ее в коридоре. Бездна Голодных глаз ждет!… Не проскочишь!

– Но ведь проскакивают, – предположил я. – Есть же такие…

– Проскакивают, – нахмурился Мом. – Есть такие, да не нам чета. Для такого душа шустрая нужна. С телом понятно – ему бегать надо, падать, драться, чтоб шустрее было, а с душой сложнее. Ей тоже выход нужен. Вкладывать ее, голубушку, надо – в слово, в дело, в других человеков… Она туда-сюда побегает и здоровее будет. Правда, тело тогда быстрее изнашивается, есть, видимо, закономерность… Но уж после смерти такая сущность и по коридору проскочить успеет. Не впервой…

Я забросил ноги на спинку дивана и попытался расслабиться. Ирония разговора грозила обернуться чем-то незваным, болезненным, незарубцевавшимся… Ишь, как он поворачивает… А если душу поберечь, не совать, куда не положено, но и в коридор не пущать?… Что нам, в конце концов, в одной комнате плохо?! Сколько народу так живет, и ничего живет, вполне…

– Можно и так, – пожал плечами Сарт, и я понял, что так никогда не смогу привыкнуть к его манере отвечать на чужие незаданные вопросы. – Можно, да сложно. Береженая душа без свежего воздуха портиться начинает. Так, чуть-чуть, с краю, понемножку… Тело здоровенькое, хорошее тело у таких, этого не отнимешь, но и оно когда-то сносится. А душа стоячая, болотная, по комнате побродит, оглядится и еще в кого-нибудь залезет, как одежду сменит… И гниет себе дальше, из тела в тело перебираясь. Пока совсем не разложится, как и не было ее… Только это ой как нескоро! Долгая история. Долгая и скучная. Колесо Сансары. Так что можно и из комнаты не выходить. Совсем.

Мом хищно осклабился и забарабанил пальцами по журнальному столику.

– А можно и по-другому, – медленно и ехидно протянул он. – Можно душу, сущность свою безразмерную, сменять… На власть, на знание, на цель – на разное, на что никакого тела и никакой душонки не хватит. Раз – и знаешь то, что иным неведомо; два – и открыты пути запретные; три – и судьбы чужие в кулаке зажаты. Там кусочек, здесь – кус, тут – кусище… Ан потом спохватился – а души-то и нет, и если и осталось что, так уж мимо Бездны не пройдет, и вечность тогда с овчинку покажется… Будешь всю вечность из коридора в комнаты через щели заглядывать!

Сарт поставил бокал, подошел к Мому и присел перед ним на корточки. Он долго и грустно глядел в глаза Мома, и тот не выдержал первым.

– Ты хотел обидеть меня, Молодой. – Сарт говорил очень тихо, и мне приходилось вслушиваться в каждое слово. – Но тебе это не удалось. Да, я сменял душу на цель. И у меня есть тело – вечное, неизносимое, есть рассудок – холодный и великий, есть власть – страшная, необъятная власть… И есть у меня скука – больше и ужасней тела, разума и власти. Я хотел вернуться домой – и вернулся, но внутри оболочки, зовущейся Сартом – пустота, провал без дна и будущего… Ничто не заполнит меня, и нет мне смерти, о которой молю я судьбу, молю – и все тщетно. Вечен я, в ком нет сущности, но и ты вечен, Мом-насмешник, хоть и есть душа в тебе, но столь сросшаяся с Бездной, что не отпустит она тебя… Вот и брожу я из угла в угол, из мира в мир, и ни крошки не осталось внутри бродяги Сарта; вот и лезешь из кожи ты, Мом, тщишься купить Бездне существование, чтоб дала она тебе вольную – и сам понимаешь, что не даст… Ты – великий режиссер, Мом – презритель, ты одеваешь многие сущности в одежды чужих тел – хрупкие, бренные, но столь притягательные для тех, кто имел и потерял существование, и растворился в Бездне Голодных глаз, чьи кричащие взгляды жадно смотрят из коридора. Я не в обиде на тебя, великий и несчастный режиссер Мом.

Да, Сарт был прав. Тогда, в первый раз, Мом лгал. Он не зритель. Он – режиссер.

Мом потер ладонями виски, сморщился и, осторожно обойдя присевшего Сарта, подошел к телевизору.