Войти в образ

После долгой паузы Сарт повернулся и собрался было возвращаться в квартиру, но подогреваемый горячим сопением приятелей и тихим аханьем девочек Стас предпринял вторую попытку. Он прыгнул за стариком, и тут между Стасом и Сартом очутился Мом. Тощий, нескладный Мом, в своей дурацкой хламиде и тапочках; и глаза его в этот момент были очень, невероятно человеческими. Ярость была в них, гнев, злоба была, но клубящегося черного водоворота не было в глазах пятнистого Мома, когда он перехватывал запястье Стаса, и пальцы свободной Момовой руки смыкались на Стасовом брючном ремне.

Короткий хриплый рык потряс пропахшую кошками тишину подъезда, и Мом вырвал отчаянно вопящего Стаса над собой. И в минуту эту не было простой пьяной потасовки, дешевого взаимного мордобоя, но дикая визжащая Степь и обугленный Город стояли на лестничной площадке кирпичного четырехэтажного дома, и кричащий человек бился в их тисках.

Через мгновение лестница опустела. Мом выждал еще секунду, затем опустил охрипшего Стаса и осторожно поставил его перед собой. Мы с Сартом пошли обратно в комнату. Мом подумал, добавил Стасу две увесистые оплеухи и тоже последовал за нами.

В комнате Мом прикрыл за собой дверь и опустился на диван.

– Пора уходить, – сказал Мом. – Давно пора. Антракт иссякает. Скоро третий звонок.

– Сейчас, – согласился Сарт. – Сейчас пойдем. Остался последний аргумент. Мой.

Он повернул голову и уставился на картину, висевшую на стене у меня над головой. Мы с Момом повернули головы. Я увидел мальчика лет четырнадцати, в широких кожаных штанах и клетчатой рубахе. Кажется, это был я. За спиной мальчика виднелся двор какой-то фермы, и шесть кур рылись в песке, а рыжий петух огромных размеров снисходительно клевал зерно из ладони крохотного смешного японца. Это был совершенно неправильный японец…

Вариация третья. Реквием по мечте

Это был совершенно неправильный японец. Правильные японцы должны заниматься чайной церемонией и каратэ. Так говорил мой отец, еще до ухода в Сальферну, а мой отец знал обо всем на свете. Задолго до моего рождения он три года жил на Континенте, и там видел настоящую чайную церемонию, когда девушки в шуршащих кимоно с драконами разносят зрителям пахнущий соломой чай, а здоровенные дядьки, голые по пояс, лупят друг друга ногами по голове. У отца даже сохранился рекламный проспект с глянцевой Фудзиямой, где говорилось о духе Ямато и «Бусидо-шоу», которое и видел мой отец вместе с двумя тысячами посетителей Эдо-тауна.

А Хосита был совсем неправильный японец. Всякий раз, когда он принимался заваривать чай, я подглядывал за ним в надежде увидеть нечто потрясающее, но минут через двадцать мне до чертиков надоедал его неподвижный взгляд, уставленный в коричневую пористую чашку, да и места он выбирал совершенно идиотские – то у крикливого водопада Намба-оу, то в невообразимой каменной осыпи Белых скал, то еще где-нибудь, где не то что чай – джин пить противно.

А еще он мог часами ходить по двору нашей фермы за индийским петухом Брамапутрой, купленным по дешевке моим старшим братом, также до его ухода в Сальферну. Хосита перепрыгивал с ноги на ногу, подолгу застывал, задрав острое колено к подбородку, и иногда негромко кукарекал, похлопывая ладонями по тощим ляжкам. А когда Брамапутра сцепился с бойцовым соседским Джонни и, окровавленный, но гордый, погнал растерзанного кохинхина через весь двор – нашего японца три дня нельзя было вытащить из курятника. Он даже спал там, непрерывно смазывая Брамапутру вонючими мазями, принося ему родниковую воду и угрожающе горбясь при виде побитого Джонни, уныло выглядывающего из-за изгороди. Клянусь вам, он даже землю начинал рыть босой ногой, а волосы на круглой голове Хоситы топорщились гребнем, разве что черным и лоснящимся. Смех да и только – но я быстро отвадил соседскую мелюзгу, насмехавшуюся над беззащитным японцем.

А теперь, когда я остался один и лишь благодаря Хосите мог тянуть на себе всю наследственную ферму…

– Чего ты хочешь от жизни, Хо? – спрашивал я изредка.

– Ничего, хозяин.

– Совсем?…

Он улыбался. Он был совсем неправильный.

Або из зарослей тоже сторонились японца. Они выменивали на окрестных фермах ткани и железо, принося с собой все, что когда-либо росло или бегало в путанице их бурых стволов и лиан. Приход або означал большую пьянку, бешеный торг на ломаном сленге приграничья и мелкое воровство с обеих сторон. В результате дикое зверье приобщалось к цивилизации посредством купленных ножей, а меню местных дебоширов обогащалось вяленым филе удава, хорошо идущим под мутное бататовое пойло.

Иногда кто-нибудь из або уходил в Сальферну, так и не выплатив менового кредита, но мы обычно отказывались от настойчивых предложений шамана вернуть долг. Отец всегда говорил, что ушедшие за грань не платят оставшимся, а как там оно называется – Валгалла, рай или Сальферна… Мой отец знал про все на свете, и смеялся надо всем на свете, и однажды ушел с або в Сальферну.