Воющий мельник

Рубанок, стамеска, долото, ручная дрель. И зачем в лесу рубанок? Может, лучше оставить? Хотя для зимовки рубанок как раз пригодится — лыжи строгать. С собой-то их лучше не брать.

Хуттунен представил, как он сейчас, в разгар лета, идет с лыжами на плече.

Увидят — точно скажут, свихнулся.

Хуттунен бросил рубанок в рюкзак. Свеча, спички, бинокль. Одна линза запотела, память о битве при Свири[2], но в другую все было прекрасно видно. Надо бы вытащить слепую линзу и хорошенько протереть. Ножницы, рыболовные снасти: сеть, десяток сигнальных ламп, блесны для зимней и летней рыбалки, леска, крючки, замок на блесну, кусок свинца для грузила. Этим придется добывать пропитание, слава богу, в это время года рыбы хватает. Десяток поплавков. Прошлым летом он навязал себе достаточно переметов.

Рюкзак получился тяжелый, еле-еле взвалишь на спину. Хуттунен попытался прикинуть вес. Придется нести согнувшись.

Он выкатил рюкзак из дома на мельницу, дальше — волоком в лес. Весь мокрый, шутка ли, такую тяжесть тащить, Хуттунен спрятал рюкзак в ельнике и снова вернулся в дом. Его осенило, что в изгнании может пригодиться ведро. Место, конечно, занимает, зато весит немного. С ведром в руке Хуттунен напряженно вспоминал, не забыл ли чего важного. Вроде все взял. Взглянув на огород, подумал надрать репы, она уже, наверное, созрела.

За огородом стояли люди. Человек пять деревенских столпились вокруг пристава. Не иначе за ним пожаловали. Хуттунен пулей выскочил на лестницу. Ведро ударило о дверной проем. Боясь, что его услышат, он крепко прижал ведро к груди и залез внутрь турбины.

В тот же миг дверь распахнулась и вошли мужики.

Хуттунен узнал голос полицейского Портимо, тот объяснял собравшимся:

— Вчера тут никого не было. Ушел — нам же лучше.

Мужики ходили над самой головой мельника, люк дрожал, через щели в полу сыпались мука и мусор. Хуттунен сидел, сжавшись в узкой кабине, и молил бога, чтобы деревенским не пришло в голову завести мельницу, тогда ему точно придет конец — колесо сотрет его в порошок. На шею капала вода, видимо, верхний желоб дал течь. Надо будет осенью заделать, подумал он.

Хуттунен узнал голоса Гнусинена, Сипонена, Терволы, полицейского и пристава. Были и другие голоса — учителя и Лаунолы, работника Сипонена.

Гнусинен сказал:

— Он сюда приходил. Поглядите, пыль от муки выметена.

Мужики поднялись по лестнице, окрикнули его по имени. Пристав грозно рявкнул, мол, бесполезно, Хуттунен, сопротивляться.

— Давай, выходи! Нас все равно больше!

Но скоро они поняли, что мельница пуста, и, разочарованные, спустились вниз.

— Успел же мельницу починить до того, как умом тронулся, — произнес Гнусинен.

Мужики вышли на улицу, Гнусинен остался. Хуттунен услышал, как тот завел колесо, шарниры верхнего жернова пришли в движение.

— Может, запустим мельницу для проверки? — крикнул Гнусинен. — Может, она осень еще поработает. Сами себе зерно будем молоть.

Хуттунен не на шутку испугался. Если Гнусинен запустит мельницу, то живым ему отсюда не выйти. А завести ее легко, стоило закрыть штормовой шпигат, и вода с плотины польется прямо в кабину, приводя лопасти колеса в движение. Вначале заскрежещет ведро, а потом захрустят его кости.

Хуттунен изо всех сил вцепился в колесо, положив ведро на грудь — черт с ним, пусть сомнется. Он будет держать колесо, пока сил хватит. В уме мельник подсчитывал, сколько лошадиных сил в нем было сейчас, в середине лета. Придется попотеть, чтобы в живых остаться.

С улицы послышались крики пристава, мол, нечего на дурацкой мельнице время терять. Но тут кто-то все-таки закрыл шпигат, Хуттунен понял это по шуму воды. Первые брызги хлынули в кабину, промочив мельника насквозь. Он что есть мочи удерживал лопасти колеса. В глазах потемнело. Придется оказать колесу достойное сопротивление, раз уж борьба пошла не на жизнь, а на смерть.

Скоро из желоба хлынула вода. Хуттунен захлебывался в бурлящем потоке, но продолжал бороться и не отпускал колесо. Вода давила на лопасти, но Хуттунен не позволял им сдвинуться с места. Во рту горчило, вены на висках, казалось, лопнут. Но он не сдавался: дай воде волю — и прощайся с жизнью.

— Не крутится, — послышался голос Гнусинена. — Застряло что-то в чертовой машине.

Снаружи послышались крики, которых Хуттунен уже разобрать не мог. Воды стало меньше, скоро совсем перестало лить. Кто-то снова открыл штормовой шпигат. Хуттунен победил мельницу. Его трясло. Цинковое ведро превратилось в блюдо. В ушах — вода, в горле — ком.

Со двора снова послышался голос пристава:

— Пошли. Ночью тут Портимо покараулит.

— Назло нам мельницу запер, — сказал Сипонен, поднимаясь от водяного желоба.

Мужики ушли.

Хуттунен сидел в кабине. Когда голоса стихли, он вылез и побежал в лес, неся под мышкой блин из ведра.

Закинув на загривок тяжелый рюкзак с металлическим каркасом, он хлюпал по воде, углубляясь в чащу. Усталость валила с ног, но надо было уйти от Суукоски подальше. Фермеры наверняка уже обыскивали лес за мельницей.

глава 20