Вокальные параллели

Мерли, подбодренный тем ограниченным резонансом, который успех Трантуля вызвал в музыкальном мире, решил сам попробовать себя в роли мавра. У него был большой и крепкий голос, дисциплинированный ум, не знающая колебаний воля и массивное сильное тело. Свой персонаж он создавал по своему образу и подобию. Других на его пути не было, и на протяжении более чем десяти лет он оставался, так сказать, официально исполняющим обязанности мавра до той поры, пока не появился чилиец Винай, а вслед за ним — Дель Монако.

Ни в коем случае не следует забывать тех героических усилий, той крови сердца, которую француз и ломбардец отдали, чтобы создать образ этого чернокожего, так трудно дающийся артистам. Выносить его тиранию так много лет — это уже само по себе является подвигом, и Мерли, совершивший его, достоин всяческих почестей. Достоин их и Трантуль, «одевший» этот образ звуками своего голоса, пусть скромного, но верного «выкройке» авторского замысла и чутко передававшего все указания автора и дирижера.

Они были тружениками оперной сцены, и их серьезное отношение к своему делу, так же как и артистическая компетентность, заслуживают всяческого уважения.

Мерли, кроме «Отелло», испробовал свои силы во многих весьма ответственных операх Верди, а также заслужил всеобщее признание исполнением партий Калафа, Хозе, Андре Шенье.

Трантуль вернулся во Францию, чтобы вести в своем загородном поместье безмятежную жизнь, с гордым сознанием исполненного благородного долга — словно Кориолан, вернувшийся с войны, которую он вел за отечество. Мерли, после приключившегося с ним несчастья (прободения барабанной перепонки), был вынужден прервать свою артистическую карьеру и взвалить на себя бремя преподавательской деятельности — так же как Пертиле, Страччари, Дзенателло и бесчисленное количество других певцов.

Параллель Мартинелли — Дель Монако

Директор театра «Метрополитен» Гатти-Казацца являлся человеком умным и дальновидным, как и подобает хорошему инженеру, которым он был по образованию. Он понимал, что рядом с Карузо нужно поместить какого-нибудь другого тенора, который, будучи достаточно добротным, в то же время не вступал бы в конкуренцию с премьером и не мог бы бросить на него даже малейшей тени. Жан Де Решке, чувствовавший себя на сцене как у себя дома, большой певец с посредственным голосом, уже давно завоевал симпатии миллиардеров, абонировавших ложи «Метрополитен»; хотя и достаточно старый, он с успехом мог еще потягаться с молодым неаполитанцем, самонадеянно явившимся в Америку в расчете на свой проникновенный, элегически-печальный голос и поддержку своих земляков-эмигрантов. Но все же нужный тенор после долгих поисков нашелся. Им стал Мартинелли, атлетического сложения венецианец с пышной белокурой шевелюрой, простосердечный и наделенный голосом, твердым как алмаз и не знающим усталости. Очень скоро оказалось, что будучи как индивидуальность совершенно не похожим на Карузо и даже просто противоположным ему, новый тенор во всем подражает школе и манере знаменитого певца.

Прошли десятки лет, умер сначала Карузо, а потом и Гатти-Казацца, место которого заступил Джонсон. Но Мартинелли все так же прочло удерживал свое положение и был все так же любим и почитаем публикой. А отсюда вывод: голос этого тенора неминуемо должен был иметь крупные и притом реальные достоинства, каковых мы, итальянцы, не успели заметить, когда Мартинелли приезжал на поспешные и не всегда удачные гастроли к себе на родину. Привыкший к доброжелательной, уютной, почти домашней атмосфере, сложившейся вокруг него в американском театре, он робел и терял уверенность в себе, когда должен был предстать перед судом итальянцев. Несмотря на это, в Милане все помнят его «Девушку с Запада», а в Риме — его «Силу судьбы» и удачное исполнение «Потонувшего колокола» Респиги.

Соседство с Карузо и мания подражательства отняли у Мартинелли врожденную простоту звуковой эмиссии. Пытаясь воспроизвести темный, прикрытый звук своей модели, венецианец начал глубить голос, «убирать звук в бутылку», не замечая, что то, что у Карузо было естественным, у него становилось деланным. И очень жаль, потому что если бы Мартинелли остался самим собой и воздержался от подражания, он мог бы выиграть и не такие битвы. Вместо того, чтобы провести значительную часть своей жизни в блаженной праздности этого похожего на клуб театра, он мог бы изъездить весь мир. Но обаяние карузовского таланта приковало его к себе до такой степени, что изменило его личность, и его тембр, и полетность, и диапазон. А ведь благодаря всем этим качествам он, в пору, когда они не подвергались еще перерождению, имел, выступая в «Лючии ди Ламмермур» в театре «Колон», успех куда больший, чем Карузо, который в этой опере отнюдь не блистал.

Мартинелли был первым в длинной и не иссякшей по сей день веренице более или менее удачливых имитаторов Карузо, подобным тем, которых имели баритон Титта Руффо и бас Шаляпин.