Вокруг Апокалипсиса. Миф и антимиф Средних веков

Доказательств тому предостаточно. Прежде всего — анализ средневекового искусства X-XIII веков, вообще не освещавшего тематику детства и такового абсолютно не замечавшего. На всех дошедших до нас миниатюрах дети ничем не отличаются от взрослых — одежда, лица, жесты ровно такие же, как у взрослых персонажей, иные только размеры. В уникальных случаях, когда изображается обнаженная детская натура (Арьес приводит пример из Псалтыри св. Людовика из библиотеки Лейдена, от 1190 года), рисуют маленьких взрослых: мы видим у младенца Исмаила, сына Авраама, мускулатуру груди и живота, принадлежащие никак не новорожденному, но мужу.

Во всех известных нам источниках до XIII века включительно детская морфология, детские черты отсутствуют напрочь — мы постоянно видим мужчин крошечного роста. В XIII веке появляется хоть какая-то дифференциация: «ангел», похожий на мальчика-служку при алтаре, «младенец Иисус», которого мы будем наблюдать на иконах и религиозных картинах вплоть до окончания Ренессанса, и «обнаженное дитя» — аллегория чистой безгрешной души, покидающей тело при наступлении смерти.

Игра в снежки. Миниатюра, XV век. Ребенок точно в такой же одежде, как и взрослые.

На этом, собственно, и все: средневековые живописцы детей игнорируют, они им безразличны. То же самое относится к мемуарной литературе эпохи: авторы практически никогда не описывают период своего детства — исключением является сочинение аббата Гвиберта Ножанского «De vita sua» («О своей жизни») начала XII века, где Гвиберт достаточно подробно рассказывает о своих ранних годах. Однако аббат сосредотачивает внимание на своей любви к матери, на религиозно-мистических переживаниях и учебе. Кстати, мать Гвиберта покинула дитя, когда ему исполнилось 12 лет, — ушла в монастырь, посчитав, что сын достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе.

Дети с игрушками. Миниатюра, Франция, XV век. Обратим внимание на «взрослые» одежды и пропорции детей.

По словам выдающегося советского медиевиста А. Я. Гуревича, «Гвиберт, по-видимому, пытается осмыслить для самого себя этот трудный период своей жизни и внести порядок в хаос тогдашних переживаний». Более ничего интересного из данного трактата мы почерпнуть не можем, но, как было сказано, «De vita sua» — редчайший уникум, хотя бы потому, что Гвиберт Ножанский вообще взялся описать свое детство. В прочих книгах воспоминаний эта тематика авторам совершенно чужда — будто они родились уже взрослыми...

Отсутствовал и специфический детский костюм, так нам привычный: Средневековье не знало шортиков, матросок, платьиц с бантиками и прочей «детской униформы». Как только младенец вырастал из пеленок, облачали его в точные копии взрослых одежд, скроенных в соответствии с ростом и, конечно же, половой принадлежностью ребенка. Пятилетний сын короля Франции по стилю одежды ничем не отличался от отца и его придворных — это был еще один признак стремительного приобщения к «взрослой» жизни.

Встает вопрос: являлось ли детство в эпоху Средневековья категорически отстраненной категорией социального бытия или нет? С учетом, что упомянутый выше Арьес полагает: в ту эпоху абсолютно не учитывались психологические особенности детского возраста — это в отличие от Древнего Рима, где система школьного и подросткового воспитания была развита весьма глубоко.

На примере недавней цитаты из Григория Турского, описывавшего массовую эпидемию менингита в раннесредневековом королевстве франков, мы видим, что отношение к маленьким детям со стороны взрослых было не менее нежным, чем в современные времена, — достаточно вспомнить слова св. Григория: «Мы потеряли милых и дорогих нам деток». Однако мы помним, что все западноевропейские королевства (Франция не исключение) ведут свой род от варварских государств, образовавшихся на месте павшего Рима, и некоторые варварские традиции прижились настолько крепко, что им следовали и спустя полтысячелетия после Меровея и Хлодвига.

Одной из таких традиций, присущих германским варварам, являлось воспитание ребенка в чужой семье, что способствовало укреплению связей между влиятельными родами, а при развитии феодальной системы играло важную роль в укреплении позиций семьи и сеньора. Разумеется, такая форма воспитания прежде всего относилась к мальчикам, из которых должны были вырасти не только храбрые рыцари, но и верные вассалы. Арон Яковлевич Гуревич утверждает, что «отношения между воспитанником и воспитателем нередко были более тесными, нежели отношения между сыном и отцом»; это подтверждается многочисленными средневековыми свидетельствами, хрониками и мемуарами.