Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Мы направляемся в четырехугольник из берез. Нагнувшись над землей, очень занятые собиранием рыжиков (les petits rouges), мы продолжаем беседовать на самые серьезные темы».

Помню я этого Легра. Он бывал у нас в Мелихове не раз. Блондин, с ярко выраженным французским профилем, он приходил к нам в русской красной рубахе, с удовольствием пил квас и с еще большим удовольствием охотился в наших лесах. Он чувствовал себя великолепно. Никто ему не запрещал стрелять, нигде его не могли привлечь к ответственности за браконьерство, как сделали бы это во Франции, и он вкушал у нас редкое для француза счастье свободы. А когда мы возвращались обратно, он усаживался за ужин, выпивал рюмку водки, причем раньше закусывал, а выпивал потом, и с аппетитом ел.

— Кушайте, Юлий Антонович, — обращался к нему Антон Павлович. — Это chien röti (жареная собака).

Позднее этот Жюль Легра ездил на обследование Обь-Енисейского канала, написал о нем доклад и быстро выучился хорошо говорить по-русски. Когда он уезжал, я послал с ним поклон жившей тогда в Париже «прекрасной Лике», и он мне ответил, что посетил эту «красивую девушку» и исполнил мое поручение.

В 1895 году Антон Павлович ездил в Ясную Поляну, чтобы познакомиться со Львом Николаевичем Толстым. Уже давно до него доходили слухи, что Толстой хочет этого знакомства, и приезжали к нему общие друзья, чтобы затянуть его к Толстому, но он всегда отказывался, так как не хотел иметь провожатых, или, как он называл их, «посредников», и отправился в Ясную Поляну единолично. Вернувшись оттуда, он опять с увлечением принялся за деревья и цветы. Теперь он уже значительно изменился: нам сразу стало бросаться в глаза, как он осунулся, постарел и пожелтел. Было заметно, что в нем происходила в это время какая-то тайная внутренняя работа, и я помню, как, не видавшись с ним около месяца, я резко почувствовал эту перемену. Он кашлял, уже не оживлялся так, как прежде, когда я рассказывал ему о своих впечатлениях в глубокой провинции, которые он обыкновенно так охотно выслушивал. Было ясно, что теперь уже он и сам сознавал серьезность своей болезни, но по-прежнему никому не жаловался, старался ее скрыть даже от врачей и, кажется, обмануть и себя самого. Между прочим, сюжет для его рассказа «Супруга» привез ему из Ярославля я, где один знакомый посвятил меня в тайну своей жизни, а некоторые детали в рассказе «Убийство» я привез ему из далекого Углича.

В этом самом Угличе я встретился с И. А. Забелиным, бывшим попечителем Туркестанского учебного округа, уже разбитым на ноги стариком, который жил там на покое в отставке и ходил в черном сюртуке, из-под лацкана которого выглядывала звезда. Как тайный советник, он получал иностранные журналы без цензуры, всегда искал, с кем бы поделиться их содержанием, но во всем Угличе никто языков не знал. Услышав о моем приезде, он сам пришел ко мне с целой стопой иностранных журналов.

— И вы можете еще спокойно жить при таком возмутительном режиме, как у нас? — было его первой фразой. — Здравствуйте, голубчик. Услыхал о вас, и вот заехал. И вы можете еще мириться с таким подлым правительством?

Эти его слова в первую минуту меня немного удивили. Он разложил передо мной английские и французские журналы и продолжал:

— Вот прочтите-ка, что пишут здесь про наших сатрапов да про Ивана Кронштадтского! Ведь это Азия! Народная истерия! А вот эта статья Жана Фикб в «Revue des Revues»[31]. Я удивляюсь, как они там в Петербурге не сгорают со стыда! А эта дальневосточная авантюра! Боже мой, зачем я еще живу на свете? Зачем я являюсь еще свидетелем всех этих безобразий!

Я не прочитал принесенные И. А. Забелиным журналы, а просто их проглотил. Он принес мне их еще целую кипу. И я очень благодарен ему, что он дал мне возможность узнать то, чего, без его великодушной услуги, я не знал бы ни за что на свете. После этого я как-то сразу вырос в своих глазах, поумнел, точно с моих глаз спала завеса или точно я пробудился от долгого сна.