Вокруг Чехова. Том 2. Творчество и наследие

В предреволюционные годы отец, принимавший деятельное участие в издании шеститомника писем Антона Павловича, часто ездил из Петербурга, где мы тогда жили, в Москву и иногда брал с собою и меня. Однажды я прожила у Марии Павловны целых полтора месяца. Было мне тогда семнадцать лет, и я с жадностью впитывала новые впечатления.

Мария Павловна водила меня в театры, на генеральные репетиции и на премьеры многих спектаклей. Тогда пьесой индийского писателя Калидасы «Сакунтала» открылся Камерный театр, театр в Каретном Ряду впервые в России поставил «Пигмалиона» Б. Шоу, а в Первой студии МХТ родился «Сверчок на печи» Диккенса, в котором прославился мой двоюродный брат М. А. Чехов. Тогда же Мария Павловна познакомила меня с моими кумирами — К. С. Станиславским и В. И. Качаловым.

Но самый большой праздник был, когда мы пошли в Художественный театр на «Три сестры». У Марии Павловны был обычай: когда шел этот спектакль, кухарке заказывался большой пирог с мясом. Его отправляли в театр и по ходу действия на именинах Ирины в первом акте актеры съедали его на сцене без остатка и с большим удовольствием. На этот раз и я помогала в приготовлении и упаковке пирога. И когда на сцене его подали на стол, мне казалось, что я тоже участвую в спектакле.

Прошло много лет. Я также подружилась с актерами МХАТа, и мне захотелось возродить старый обычай Марии Павловны. В один из дней, когда шли «Три сестры», я приготовила большой пирог и отвезла мой подарок в театр. В закулисном фойе собрались все участники спектакля, и я рассказала им о возникновении такого обычая и обещала в дальнейшем продолжать эту традицию. Затем пирог был отнесен на сцену и поставлен на накрытый стол.

Но вернемся в прошлое. Я имела счастье видеть в спектакле «Три сестры» Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову и Константина Сергеевича Станиславского и никогда не забуду сцены прощания Маши и Вершинина, описание которой приходилось потом читать в воспоминаниях многих авторов. Но ни один из них не сумел, как мне кажется, передать той неповторимой, внутренней правды, которою она была проникнута. И невольно задаешь себе вопрос: какое же огромное впечатление производила эта сцена на зрителей, если сама исполнительница роли Маши пишет о ней так: «Без внутреннего рыдания не могу вспомнить сцену прощания с… Вершининым. Я не чувствовала земли под собой, не чувствовала своего тела, когда шла из своей уборной на это прощание, точно несла меня какая-то сила… И как хорошо, что Чехов дал Маше одно только слово — „прощай“. Крепко храню в своем сердце этот образ Вершинина, и вечная моя благодарность Константину Сергеевичу за то, что он помогал мне переживать на сцене такую любовь, какую Маша несла Вершинину»⁷.

Большая наша актриса С. Г. Бирман всю жизнь хранила об этой постановке «Трех сестер» самые нежные воспоминания и только уже в преклонном возрасте решилась поведать о них О. Л. Книппер и М. П. Чеховой: «…я вспомнила, как очень молодой шла я по Моховой… Была весна, на тротуаре лежали сережки берез или тополей. Они расплющивались подошвами прохожих. Я шла после „Трех сестер“. И плакала от нежности к Вершинину и Маше… Мои радостные слезы вызвал Антон Павлович Чехов, кумиры моей театральной юности — Станиславский и О. Л. Книппер-Чехова. Я не знала тогда того, что знаю теперь о Марии Павловне Чеховой, о ее человеческом великом таланте — быть хранительницей таланта, опорой его. И мне захотелось нарушить будни и разрешить себе отослать Вам на этом листке бумаги чувства „нежные и прекрасные, как цветы“, — я знаю, уверена, что Вы не откажетесь их принять»⁸.

«Строитель Сольнес» — так в шутку прозвали в семье Марию Павловну. В начале XX века большим успехом пользовались и ставились во многих театрах пьесы норвежского писателя Генриха Ибсена, в том числе и пьеса «Строитель Сольнес». С той поры и получила Мария Павловна это шутливое прозвище. Оно как нельзя более подходило к ней, ибо ее характеру была присуща любовь к созиданию, к строительству.

Еще в Мелихове она была деятельной помощницей Антона Павловича в устройстве вновь приобретенной усадьбы. Вместе с ним она планировала ее, ремонтировала, красила. Когда же Антон Павлович был вынужден перебраться в Ялту, она приняла такое же горячее участие в возведении и устройстве дома, которому суждено было впоследствии сыграть столь большую роль и в ее жизни.

После смерти Антона Павловича ялтинский дом сделался ее родным детищем, которое она, в память брата, берегла и холила. Каждый камень, каждую стенку знала она. Каждая трещина волновала ее, как волнует любящую мать болезнь любимого ребенка. По утрам ежедневно обходила она свои владения: не повредила ли что-нибудь ночная буря, не сломаны ли деревья в саду, не пора ли покрасить крышу. Отдавала распоряжения садовнику. Оползни причиняли ей большие неприятности, и много усилий потратила она, чтобы предотвратить оседание почвы. Словом, оберегала любимый дом, как живое существо.