Вокруг державного престола. Батюшка царь

Первым во главе стола усаживался он сам, как иеромонах и настоятель храма. По обе стороны от него с кряхтеньем и молитвами усаживались старцы Феофан и Амвросий. Рядом присаживались и остальные соборные старцы. Прочитав молитвы, в молчании приступали монахи к трапезе под продолжающееся монотонное чтение жития святых одним из братьев, который стоял у киота на коленях и отбивал земные поклоны. После трапезы расходились по своим клетушкам, отдыхали и снова молились. Глядя на разрисованные витиеватым морозным узором слюдяные оконца, монахи с тоской вспоминали теплую и солнечную весну, её яркие, живые и нежные краски.

Казалось, что время застыло, и уже ничто не может всколыхнуть зимний покой и тишину их отшельнической жизни.

Но все изменилось, когда однажды вечером в пургу и метель в скит пришел еще один человек, пожелавший обрести схимничество в отдаленной северной обители.

Звали этого человека Федор Булгаков, происходил родом из богатого купеческого рода и перед тем, как прийти в скит, проживал в Москве, пьянствовал и куражился, успев по неосторожности сжечь родительский дом, доставшийся в наследство. Оставшись без средств, Федор стал промышлять разбоем на глухих заповедных тропах в отдаленных сельских уездах. Потом неожиданно он осознал собственное беспутство, бросил разбойничать и отправился в Архангельск.

Спустя несколько дней во главе небольшого отряда стрельцов в скит на санях прибыл капитан стрелецкого полка Иван Паршуков. С собой он привез указ о поимке государева вора Федора Булгакова, дальнейшего помещения его в Архангельский острог и предания пыткам за разбой. Неизвестно какой состоялся разговор между Елеазаром и Паршуковым, а только капитан уже на следующий день отправился восвояси. Булгаков остался в скиту. И старец приставил его помощником келаря.

Какое-то время новый жилец вел себя смирно. Но спустя месяц, оглядевшись и привыкнув, осмелел и начал плести интриги. Заметив, как выделяется среди остальных Никон, выбрал его мишенью для сплетен. И вскоре сумел привлечь на свою сторону монахов, обиженных на Никона за то, что тот держится с ними свысока, а со старцами откровенно угодничает. Не нравилось монахам и то, что при каждом удобном случае соборные старцы хвалили Никона, превознося его достоинства и ставя в пример остальным. Это вызывало в них глухой ропот, раздражение и неприкрытую зависть. Этим умело пользовался Булгаков, распространяя между братьями сплетни против Никона.

Однажды Никон на весь день ушел на охоту в тайгу. Пройдя на лыжах через лес, он вышел к ледяному морю на противоположной стороне острова. И неожиданно стал свидетелем нападения волчьей стаи на лося. Лежа в сугробе наверху обрыва, Никон со жгучим любопытством наблюдал, как волки с остервенением теснят лося к заледеневшему морю.

Хищники понимали, что на льду тот будет беспомощен. И действительно, не успел лось шагнуть с берега, как лед под ним затрещал, и зверь, беспомощно вскинувшись, стал выбираться из небольшой полыньи. Но стоило сохатому оказаться на твердой поверхности, как волки набросились на него со всех сторон. Задрав его, они насытились и ушли.

Подождав какое-то время после их ухода, Никон наломал веток, сделал из них подобие саней и, опасливо оглядываясь по сторонам, спустился к лосиной туше. Переложил на ветки остатки лося и потащил добычу к поварне.

Увидев через окно как Никон стаскивает с розвальней тушу лося, Булгаков вышел на крыльцо.

– Я не буду руки марать. Забыл, что зверя нельзя бить?

– Не пропадать же добру, – спокойно ответил Никон. Он стоял, вытирая грязные руки тряпкой. – Зима будет долгая и суровая. Давай освежуем мясо и спустим в погреб.

Но Булгаков отрицательно покачал головой.

– Сказал же – не буду. Пойди, спроси разрешение у старца. Разрешит – уберешь. А не разрешат – отнесешь туда, где взял! – развернулся и пошел в поварню.

– А ну-ка постой… – с угрозой промолвил Никон. Он догнал Булгакова и положил тяжелую руку ему на плечо. Несколько мгновений стоял, нависая разгневанной глыбой над Булгаковым. Глаза Никона метали искры, желваки ходили ходуном на впалых смуглых скулах. Ярость бурлила, ища выхода.

Федор сдрейфил.

– Пусти, – буркнул и вырвал руку.

– Так-то лучше, – произнес Никон и кивнул на тушу лося, лежавшую возле чулана.

Потом он сидел на лавке и хмуро наблюдал, как Федор в одиночку свежует принесенную им добычу.

Из храма вышел Елеазар. Подойдя, он укоризненно покачал головой. Никон молча пожал плечами, встал и направился в свою келью – умыться и переодеться. Вернувшись, снова присел на запорошенную снегом скамью возле поварни в ожидании, когда Булгаков закончит.

Елеазар не уходил, стоял и разговаривал с Булгаковым. Заметив Никона, подошел к нему и присел рядом.

– Не выбрасывать же в яму, коли принес… Человеку за его труды и старание всегда с Божьей помощью воздаётся! Послушай меня, Никон. Я люблю тебя, как сына. Усмири гордыню, выбрось дурное из головы. Я вижу, – много её в тебе. Плохо это, – и преподобный грустно посмотрел на него. – Мясо-то поможешь опустить?