Вокруг державного престола. Батюшка царь

Наступила ранняя весна. И подчиняясь её стремительному жизнеутверждающему натиску, на море со скрежетом, грохоча, вскрылся лед. Бушующая вода стремительно уносила большие и малые льдины. Под лучами вешнего солнца водная гладь приобретала удивительную окраску: становилась то ярко-синей, то белой и блистающей под лучами солнца… Вешние воды, радостно вырвавшись из ледяного плена, пробуждали к новой жизни молодые побеги. После первой апрельской грозы на березах полопались почки и повисли нежно-желтые кудрявые сережки, на рябинках и ольхе появились свежие листочки, а папоротники развернули кудрявые головки. На лугах и уютных полянках зазеленела первая травка. Над проклюнувшимися одуванчиками летали бабочки и шмели. Теплый и вольный ветер хорошенько просушил продрогшую землю, наполнив душу воспрянувших монахов силами и острым желанием жить.

В вербное воскресенье Никон сидел возле поварни на лавочке и грелся на солнышке, когда к нему подошел Никодим.

– Прости меня, брат. Я согрешил перед тобой и совестью. Себя я уже наказал.

– Бог простит. Я давно простил, – отозвался Никон и, помолчав, тихо и просто добавил: – И ты тоже прости меня. Ведь и я виноват перед тобой.

Никодим кивнул.

– Уйду я скоро, – сказал и вздохнул.

– А куда же пойдешь, – Никон сочувственно посмотрел на него.

– В Архангельск, у меня там живет родня, – он ещё немного потоптался возле Никона, очевидно ожидая услышать ещё слова поддержки. Не дождавшись, поплелся прочь.

После Пасхи в скиту не досчитались Булгакова. Он бесследно исчез, прихватив с собой ящик с казной и две старинные иконы в драгоценных ризах с киота из трапезной.

Братья пересчитали лодки, но те оказались на месте. Дошли до часовни на мысе Кеньга, но и там лодки стояли нетронутые. Тогда монахи решили, что Федор тайком сколотил себе плот и уплыл на Соловецкие острова, не желая дожидаться, когда за ним придут стрельцы, чтобы отвезти в Архангельский острог.

* * *

Заняв место келаря, Никон вскоре задумал расширить хозяйственную деятельность в скиту, а вырученные от торговли деньги пустить в оборот на строительство новой часовни и ремонт обветшавшего главного здания храма. Однако всякий раз, когда он предлагал старцам воспользоваться письменным царским указом, разрешающим торговать излишками выловленной рыбы, наталкивался на их дружное и решительное сопротивление.

Как-то, обсуждая с Елеазаром и соборными старцами строительство каменной пристройки к церкви, заодно предложил перевозить и продавать икру и излишки выловленной рыбы приезжавшим за товарами в Архангельск англичанам и голландцам. Энергично и горячо убеждал опешивших от его настойчивости старцев: если в скитской казне появятся серебряные монеты, можно будет даже выстроить новый каменный храм! Но те неожиданно дружно против него ополчились.

– Вот какой ты стал деятельный, – в сердцах воскликнул Елеазар и осуждающе покачал головой, – вместо того, чтобы о спасении души подумать, ты о торговом деле печешься. Так мы тоже знаем, что от торговли с иностранцами нет никакой пользы, один вред. Они ушлый народ, и все норовят обмануть наших людей. Неужели не слышал, как в Туле на оружейной фабрике иностранцы повыгоняли всех русских мастеров и привезли своих? Наш русский человек доверчивый и бесхитростный, он торгует честно и живет не нахрапом. А деньги на каменный храм мы милостыней в Москве соберем. Постоим на паперти и соберем.

Остальные старцы закивали головами в знак согласия. Все они с подозрением и осуждением поглядывали на Никона.

Вперед вышел Амвросий.

– Вот мне рыбаки рассказывали, что иноземцы совсем задушили русских купцов в Архангельске. Не позволяют возить на своих судах товары в Амстердам. А ты предлагаешь им нашу икру и рыбу продавать… Да им и с овцы клок нельзя даром отдать.

Однажды после богослужения Никон дождался, когда монахи уйдут из церкви и останутся Елеазар и соборные старцы.

– Зачем, преподобный, кладем мы земные поклоны? А если бы можно было только в пояс кланяться, то, думаю, и Богу не было бы противно. Ведь это обряд. Главное, что держишь в уме и сердце, – сказал им Никон. Старцы от удивления даже замерли.

– А ты что же, поди, колени и лоб уже до дырок стёр? – с ехидством спросил Амвросий.

– О чем ты толкуешь, еретик? – запальчиво воскликнул Елеазар. – Ты разве не знаешь, что Христос молился в Гефсиманском саду на коленях? Обряд для православных есть плоть земная всякого священнодействия. Сын Божий не мог явиться к людям без плоти, так и мы не можем отказаться от соединения Божества с плотью. В проявлении божественного через обряд и есть суть таинства. А ты желаешь изменить его суть. Не буди ересь в православных людях, иначе твоя душа будет сожжена вечным огнем.

Старцы вокруг шептались с осуждением. Не обращая на них внимания, Никон упрямо возразил.

– Не боюсь вечного огня, потому что ничем не прогневал Господа, ибо не помрачил свою душу никаким преступлением и искренне каюсь. Уповаю на милосердие Спасителя, – и неожиданно для старцев перекрестился тремя перстами.

Елеазар затрясся от гнева.