Вокруг дуэли

Я послал письмо правнуку Дантеса. Когда-то П. Е. Щеголев, работая над книгой «Дуэль и смерть Пушкина», обращался к Луи Метману. Чувство исторической причастности, неискупаемой вины заставило потомков Дантеса помочь русскому исследователю.

Из Парижа пришли два первых письма. В объемистом фамильном конверте лежала фотокопия статьи Клода де Геккерна д'Антеса «Белый человек, или Кто убил Пушкина?», опубликованной во французском журнале. В этой статье пересказывалась известная история о разговоре Пушкина с гадалкой, которая будто бы предсказала поэту смерть в тридцать семь лет от руки «белого человека». И раз это рок, то Дантес всего лишь невольник судьбы, фигура по меньшей мере трагическая. Автор пытался рассказать о страданиях Дантеса, стоящего «под жерлом пушкинского пистолета». Молодой кавалергард, «прекрасный, как Персей», в этот момент вспоминает удивительную свою жизнь, мысленно прощается с самым для него дорогим.

«За тысячи километров от этой странной земли, — писал Клод, — он воскрешал в уме покатую крышу старого эльзасского дома, которую так уютно украсил декабрьский снежок. Он покинул эту землю несколько лет назад, как д'Артаньян, чтобы побродить по дорогам и поступить наконец куда угодно, только бы не служить королю-гражданину (Луи-Филиппу. — С. Л.)» и т. д.

Но было в этой статье и другое, то, что, несомненно, мог прочитать правнук Дантеса «в пожелтевших архивах, записках, письмах с сургучными печатями», — это доброе слово Полетике.

«Благодаря женщине, которая его любила и любит, — писал Клод, — Жорж мог увидеть в последний раз предмет своей безграничной страсти. Как странно это свидание, устроительница которого смогла замолчать свою собственную любовь, чтобы дать свободу действий другой!»

А в сноске объяснено: «Идалия Полетика, так несправедливо очерненная большинством пушкинистов, действительно оставалась другом семьи Дантеса и после драмы».

Именно любовь Полетики и Дантеса, любовь, которая так прочитывалась в отрывках из ее писем, и была причиной моей первой догадки. Любовь Полетики (если любовь была!) совпадала по времени с ухаживанием Дантеса за Натальей Николаевной. Опубликованные отрывки из писем давали право предполагать и ответное со стороны Дантеса чувство.

Во втором конверте было письмо Клода.

«Я испытываю величайшее восхищение перед Пушкиным, — писал он, — но это, однако, никак не мешает мне исповедовать настоящий культ по отношению к памяти моего прадеда, Катрин и нашей тетушки Натали. Немного таинственная личность Полетики меня всегда завораживала, как и ее несравненная красота, о которой я могу судить по фотографии с акварели Петра Соколова. Я знаю о Полетике мало, но письма, которые у меня есть, говорят о женщине умной, с тонкими чувствами. Одно интриговало меня всегда: какова причина ненависти, которая разделяла ее и Пушкина? Была ли она для Жоржа больше чем друг? И в какой момент? Я этого не знаю. Во всяком случае, она оставалась другом семьи Дантеса и после его высылки из России».

Так началась переписка. Но прошло немало времени, прежде чем Клод написал мне об имеющихся у него пяти письмах Полетики,[4] которые «очень милы и могут прекрасно трактоваться как письма женщины любящей и по-прежнему любимой…».

Даже при первом их чтении возникает ощущение характера, натуры Полетики, человека желчного не только к тем, кого она откровенно не любит, но и к тем, кто принимает ее в собственном доме, с кем она проводит светские вечера.

В письмах к Екатерине и к Дантесу в Париж Полетике не нужно скрывать своих чувств, она не скупится на оценки и характеристики. Иногда факты, которые сообщает Полетика, кажутся невинными, это скорее светские сплетни, забавные истории, произошедшие в их среде.

«По части сплетен, — так и напишет она в письме от 3 октября 1837 года, — ничего особенного, если не считать госпожу Меллер-Закомельскую,[5] которая позволила себя похитить графу Мечиславу Потоцкому».

Иногда Идалия все же высказывается более определенно, так или иначе оценивая описываемый ею поступок, характеризуя людей.

Некий кавалергард, сослуживец мужа, «вынужден оставить полк за содеянные им подлости. Он уродливее чем когда-либо и почти ничего не видит».

А вот приятельница поближе, некая «croque-mort» («гробовщица», «могильщица»), из клана Бутера, — возможно, прозвище связано с тем, что дача князя находилась в Парголове, неподалеку от кладбища.

«Что касается croque-mort, — пишет Полетика 18/30 июля 1839 года, — то она все такая же, и мы по- прежнему любим друг друга так же нежно, мы даже обмениваемся иудиными поцелуями, след от которых я как можно быстрее спешу стереть». Будучи небогатой, «гробовщица» живет полуприживалкой у именитых родственников, пользуется их приютом, но… «надо сказать ей в похвалу… ими немного пренебрегает».