Вокруг и около

Прошу обратить внимание на лексику выдающегося смутьяна нашего времени: самое нежное определение действующей власти – негодяи, самое задушевное по отношению к своей стране – бандократическое государство. Можно подумать, с лица земли стерли вспаханное Левоном Тер-Петросяном «поле чудес», а на его месте наворотили то, что сегодня имеем. И вот теперь, когда уж невтерпеж, когда, как говорил поэт о своем наболевшем, «выдь на Волгу, чей стон раздается…» вдруг понадобился мессия, умеющий горькое делать сладким, курицу птицей, а черное белым или хотя бы оранжевым. И вот он, пожалуйста, герой нашего бремени, вот он перед вами: чистый как слеза ребенка, непорочный, как политэколог Хачик Стамболцян в младенчестве, разве что не ангел, почти святой и удивительно сноровистый. Вот он зажигает честной люд на площадях (где уже есть куда яблоку упасть, и даже не одному), а затем деловито организует революционный процесс, направляя возбужденные массы куда надо, либо используя их для сидения под открытым небом. Вот размышляет о текущем, но так, чтобы считать себя всегда правым, а других всегда неправыми. Вот заводит публику, усиливая эффект умопомрачительных разоблачений артистично исполненными паузами, но чем дальше в лес, тем чаще оказывается, что дыма здесь больше, чем огня. Да и вообще вождь производит больше энергии, чем может потребить среднестатистический пользователь зажигательных экспромтов.

И вместе с тем косит глазом в сторону власти, которую вроде бы ни во что ни ставит, а на деле, похоже, побаивается, поскольку спровоцировать второе кровопролитие уже опасно. Потому что на этот раз стучаться в дверь будет уже не Католикос, которому можно не открывать, а совсем другие люди. Да и вообще: внимая словам трибуна, кажется, что нужен ему дождь, а не гром, поскольку осадки в виде дождя дело в принципе не вредное. Выпадают – и пусть себе. Примерно как в лондонском Гайд-парке, где можно оседлать трибуну и твердить об одном и том же десятилетиями. Проблема исключительно в нюансах долгожительства.

Тут ведь тоже по-разному. Черепаха Гариетта, например, вывезенная с Галапагосских островов еще Чарльзом Дарвином, прожила 176 лет и тихо угасла от сердечной недостаточности в 2006 году. Вопрос в том, что люди столько не живут. Даже в Армении.

«Лего» для взрослых

Кинорежиссер Нерсес Оганесян рассказывал про своего приятеля, давно и безвыездно живущего в Америке. И все бы ничего, если бы не частые по периодичности, продолжительные по времени и удивительные по содержанию телефонные тексты, один из которых воспроизводится ниже.

– Это правда, что пончиканоц на проспекте восстановили?

– Правда, – отвечают ему.

– И пончики такие же, как в наше время? Много крема, много пудры?

– Ну да. Очень много.

– А какао горячее и в подстаканниках? – спрашивают с той стороны Атлантики.

– Какао замечательное. И в подстаканниках.

– А помнишь, – продолжает приятель, – чуть дальше пончиканоца, не на проспекте, а уже на Кирова, овощная палатка стояла. Арбузы, виноград, огурцы-помидоры… Там всегда очередь была, шум-гам-толкотня…

– Было такое дело.

– А она, палатка эта, сохранилась?

– Еще как!

Короткая пауза – и через весь океан, со всхлипом и навзрыд:

– Не может быть!..

Тоска по родине кроется в деталях. Малозначительных на взгляд несведущего, но со смыслом для посвященных: если знаешь, что и к чему было когда-то в Ереване, то разогреть воображение может не только Матенадаран, но и обычная овощная лавка, которая для человека со стороны ноль, пустяк, ерунда на постном масле, а ереванца доводит аж до слез. Потому как ничего подобного: ни пончиков из всенародно почитаемого кафе, ни помидоров из «плодоовощторговской» лавки в Америке не было, нет и быть не может.

Здесь много другого хорошего и разного, но больше всего удручает одинаковость. Она же – главный возбудитель тоски по оставленной родине.

В одноэтажной Америке, где живет большинство, все похоже: улицы, дома, еда, развлечения, мусорные баки и то, что в них. Американский стандарт! С одной стороны, он облегчает быт, но и делает жизнь однообразной, пресной, унылой. Никаких тебе прыжков в ширину в положении «море по колено». В том, чтоб изменить уклад существования, американцы не видят резона, из чего следует: комфорт – главнее, все остальное – потом. Наши же товарищи, сызмальства привыкшие преодолевать трудности, рано или поздно в этот антураж вписываются. По большому счету. Но есть еще и малый. Тот, который в деталях. По ним тоскует сердце, они бередят душу и снятся ночами.

Газетный киоск у здания Спорткомитета, ереванское такси, развалы цветов на Туманяна, фотоателье «Ханоян» на Абовяна и еще тысячи других подробностей (у каждого свои), образующие единое и цельное жизненное пространство.

При искусственном перемещении в чужое мы, теряя ощущение целого, остаемся с частностями. Похоже на «собиралки» из «Лего», когда конструкцию уже не собрать, но кое-какие детали еще остаются. Вот тогда-то снимаешь телефонную трубку, набираешь Ереван.

– А магазин «Ткани» на углу Налбандяна, он еще есть?

– Закрылся.

– И что вместо?