Вокруг королевства и вдоль империи

Изящные здания городка Тенби: высокие, горделиво стоящие на обрыве, — показались мне книгами в красивых переплетах на полке под потолком. И верно, их выпуклые эркеры были словно корешки книг. Городок находится на мысу. Поскольку с трех сторон он окружен морем, в нем как-то особенно светло. Всепроникающий белый свет заливает рыночную площадь и растворяется в воздухе; кажется, что он терпко пахнет камнями, омываемыми океанскими волнами. Я подивился, что этот симпатичный городок одновременно вселяет умиротворение, — но так и было на самом деле. Впрочем, Тенби следовало назвать не симпатичным, а воистину прекрасным. Его живописность навевала ощущение, что вместо реального поселка ты попал в его акварельное изображение.

Охраной и реставрацией Тенби не занимались деспотичные привереды, которые столь часто завладевали британскими деревнями. Это новое сословие, вселившись в старые дома, выпотрашивало их изнутри и, отреставрировав соломенные крыши и окна с частыми переплетами, устраивало в кладовке потайную хромированную кухню с электронными мозгами. Подобные любители старины могут сделать города и поселки настолько живописными, что никаких сил нет. Тенби — другое дело; его просто поддерживали в порядке, и он созрел, как выдержанное вино; городок был еще крепок, и я порадовался, что его отыскал. Правда, сколько бы путешественник ни чувствовал себя первооткрывателем в глубине души, Тенби не позволяет ему задирать нос — изящество этого города широко известно. Тенби был воспет поэтами и послужил источником вдохновения для пейзажистов, старинным он считался еще при Тюдорах; он дал миру Огастеса Джона[15], описавшего родной город в своей автобиографии «Chiarooscuro», а также Роберта Рекорда, который придумал математический знак равенства. Впрочем, в Британии я вообще не видал мест, о которых бы никто не знал — разве что забытые или те, что крушит или перекраивает наш жестокий век.

Судьба была милостива к Тенби, а тишина и безлюдность только усиливали его очарование. Я шатался по улицам в мечтательном настроении. Впервые за все путешествие я почувствовал, что курорт выполняет свое предназначение — навевает спокойствие, смягчает сердце, внушает желание подремать над книгой на веранде с видом на море.

ОБНАЖЕННАЯ ЛЕДИ

В отеле «Харлех» в Кардигане — унылом полуразвалившемся здании у реки, почти закупоренной илом — у меня была странная встреча. Отель много лет простоял взаперти, и теперь там пахло соответственно — мышами и несвежими простынями. Запах лохмотьев в любом случае сходен с запахом мертвечины, но в букете «Харлеха» также присутствовали ноты грязи, печного отопления и медлительно текущей реки. Едва договорившись насчет номера, я осознал, что сделал неудачный выбор. В комнату меня провела Гвен — пятнадцатилетняя девушка с сердито надутыми губами, толстощеким капризным лицом и пивным брюшком.

— Что-то у вас тихо, — сказал я.

— Вы тут один живете, — отозвалась Гвен.

— Во всем отеле?

— Во всем отеле.

От постели тоже воняло, словно на ней кто-то недавно спал — совсем недавно, вот только что выполз из-под одеяла, простыни еще не остыли. Мерзостное было ощущение.

Владелица «Харлеха» — женщина по имени Рини — вечно тебе подмигивала, гортанно хохоча. Свой бумажник она хранила за пазухой, в выемке между грудями; за едой курила; много толковала о своем мужчине: «Мой-то весь мир на кораблях обошел». Ее мужчина, лет пятидесяти, бледный и небритый, ковылял по, коридорам отеля, не заправляя рубашку в брюки, и ворчал, что его щетка для волос куда-то подевалась. Его звали Ллойд. Он был лысоват. Ллойд со мной заговаривал редко, зато от Рини было невозможно отделаться — она вечно убеждала меня спуститься в бар и пропустить рюмочку.

Бар представлял собой темную комнату с рваными шторами и неказистым столом посередине. Обычно за столом сидели двое татуированных юношей и два старика — все они пили пиво с Ллойдом. Рини была за барменшу — приносила кружки на оловянном подносе. Она же меняла пластинки; музыка была громкая и мерзкая, но мужчин это вполне устраивало. Они были неразговорчивы, выглядели замученно и, пожалуй, даже нездорово.

Но Рини была на удивление жизнерадостна и гостеприимна. Отель зарос грязью, еда была неописуема, а в ресторане пахло мочой, но Рини радушно всех встречала и болтала без умолку; она уже прикидывала, как наведет в отеле порядок. Своего Ллойда она видела насквозь — сама знала, что он ворчливый старик, любящий приврать. «Не берите в голову, расслабьтесь, возьмите еще порцию», — говорила Рини. Она была настроена конструктивно, но запущенность отеля превышала ее силы. «Это Пол, он из Америки», — объявила Рини, подмигнув мне. Осознав, что я — предмет ее гордости, я впал в беспросветное уныние.