Вокруг королевства и вдоль империи

Так прошло еще три часа. Я уже подумывал просто съехать с шоссе и переночевать в машине. Полночь на Тибетском нагорье: в кромешной тьме, на ветру, на обледеневшей дороге — не лучшее время для автомобильных прогулок. Но шоссе, увы, было слишком узким: свернуть некуда, по обе стороны тянулись кюветы. Если бы мы остановились, нас смял бы какой-нибудь громадный армейский грузовик — они ездили только по ночам.

Почти в двенадцать я увидел указатель с надписью «Амдо». В потемках этот город показался мне безрадостным и опасным. Тогда я не знал, что при свете дня он смотрится намного хуже.

— Мы остановимся в военном городке, — сказал Фу.

Чтобы сохранить лицо, он поменялся со мной местами и проехал последние двадцать футов до КПП. Там он вылез и принялся спорить с часовым.

К машине Фу вернулся, дрожа.

— У них все места заняты, — объявил он.

— Куда теперь?

— В гостевой дом.

Мисс Сунь негромко зарыдала.

Мы проехали по каменистому полю. Дороги не было. Мы подъехали к дому с заколоченными окнами, но прежде чем мы успели выйти, в лучах фар появился мастиф. Голова у него была громадная, квадратная, язык мясистый. Он лаял, обливаясь слюнями. Величиной он был не меньше пони — настоящая Собака Баскервилей, только еще более зловещая.

— Вы выйдете наружу?

— Нет, — выдохнул Фу, охрипнув от страха.

Собака исступленно прыгала перед машиной. Позади нее стоя спали яки.

К первому мастифу присоединились и другие. Я мог смириться с необходимостью питаться исключительно мясом яка, я мог понять, отчего тибетцы не моются; кое-как выносил холод и разреженный воздух гор; мог проехать по этим шоссе. Но злые собаки — это было уж слишком. Я не вскипел, не потерял терпение — а просто струсил до потери пульса.

— Вон гостевой дом, — сказал господин Фу, ухмыляясь.

И верно, впереди замаячили какие-то тусклые огни.

Дом был грязный, двухэтажный, с решетками на окнах. Я догадался, что это тюрьма, но даже такой ночлег меня устраивал. Мы осмотрелись: нет ли поблизости собак? Мисс Сунь осталась у машины: ее тошнило, а мы вошли в дверь. На полу, на рваном лоскутном одеяле сидел тибетец и обгладывал сырое мясо с кости яка. Волосы у него были спутанные, а сам он весь зарос грязью. Его ноги, несмотря на холод, были босы. Вылитый каннибал, рвущий зубами красное мясо с человеческой ляжки.

— Нам нужен номер, — сказал Фу по-китайски.

Тибетец с хохотом объявил, что номеров нет. Он жевал с открытым ртом, скаля зубы, а затем с агрессивным радушием ткнул костью мне под нос и потребовал, чтобы я тоже откусил кусочек.

Я достал свой «Список полезных тибетских фраз».

— Здравствуйте. Я не голоден, — сказал я по-тибетски. — Меня зовут Пол. Как вас зовут? Я из Америки. Откуда вы?

— Из Бода, — сказал каннибал (так называют Тибет сами тибетцы).

Ухмыляясь, он глазел на мои перчатки. Я мерз — температура в комнате была намного ниже нуля. Он указал мне на одеяло — присаживайся, мол, рядом со мной, и тем же жестом велел Фу отойти подальше.

Тибетцы считают, что ведут свой род от ненасытно-сластолюбивой великанши, которая сошлась с самцом обезьяны, рабски покорявшимся ей, и родила шестерых детей. Конечно, это лишь красивая сказка, но, глядя на нового знакомого, я вполне понимал, чем вдохновлен миф.

Тибетец отмахнулся, когда Фу протянул ему свои документы, зато страшно заинтересовался моим паспортом. Отложив свою вкусную кость, он перелистал страницы, оставляя на них кровавые отпечатки. Посмеялся над моей фотографией в паспорте. Сопоставил фото с моим серым, обмороженным, израненным лицом. Снова рассмеялся.

— Вы правы, — сказал я. — Сходство небольшое.

Услышав английскую речь, он весь обратился в слух, точно пес, внимающий шагам в коридоре.

— У вас есть номера? — спросил я, протягивая ему портрет Далай-ламы.

Он что-то пробормотал в ответ. Выбритая голова и массивная нижняя челюсть придавали ему сходство с обезьяной. Я перешел на китайский, так как не понимал его слов. Он бережно взял фотографию.

— Один человек — шесть юань, — сказал он, крепко держа портрет.

— О, спасибо, спасибо, — проговорил Фу, поступившись своей гордостью.

— Чай, чай, — сказал каннибал, передавая мне жестяной чайник.

Я выпил соленого, маслянистого чаю. Тут к дому подъехал грузовик. Двенадцать тибетцев — женщины с детьми — вошли в комнату, проследовали в коридор, постелили на пол ватные одеяла и улеглись на них.

Я заплатил за проживание, забрал из машины сумку и отыскал на втором этаже свободный номер. На лестнице горел свет, так что я увидел, куда это меня занесло. На лестничной клетке кого-то стошнило, и его блевотина замерзла. Чуть подальше стена тоже была загажена. Запах, впрочем, особо не досаждал: рвота обратилась в лед. Было очень грязно, декор сводился к полым бетонным стенам: мрачнее любой тюрьмы. Но главное сходство с тюрьмой состояло в том, что все лампочки горели. То были голые лампочки без абажуров. К счастью, лампочек было не так-то много. Выключателей предусмотрено не было. Из других номеров слышались вопли и шепот. Воды не было, ванной — тоже. Туалет тоже отсутствовал, если не считать лестницы.