Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2

Опасаюсь, впрочем, что автору знаменитых мемуаров не удалось теснотой своего старинного четырехэтажного дома растрогать довоенного советского читателя, по официальным нормам которого (граф об этом, конечно, не знал) на три души приходился минимум в 12 квадратных метров (увы, не всегда соблюдаемый: у моих московских родителей, усердных довоенных читателей игнатьевской клюквы, на душу приходилось два с половиной метра в деревянном доме, «без удобств», а после победоносной войны, на которой семейная молодежь была перебита, а сельские дома у стариков сгорели – только полтора метра на душу). Вообще, при торопливом завершении двухтомного повествования («50 лет в строю») у графа и его редакторов из авторитетного учреждения были немалые трудности. Антифранцузскую и пронемецкую книгу надо было сдать срочно (успеть в промежуток между пактом Сталина – Гитлера и началом уже почти подготовленной обоими миролюбцами войны). Надо было порадовать нацистского союзника, а с ним и весь советский народ, срочно объяснив, что гнусные французы и прочие европейцы сами во всем виноваты (Версаль! Версаль!). Обидели мирных пруссаков при заключении мира! – не зря добрый дядя Гитлер их привел в чувство. О гнусности Франции граф сумел сказать во весь голос:

«Мир клеветы, злобы и ненависти к моей родине, в котором пришлось прожить столько лет…»

Но при этом тоже возникли творческие трудности. Конечно, Франция во всем виновата, но были же там «простые труженики», было отделение шпионского Коминтерна, уже переименованное в компартию, были тщательно отобранные коминтерновцами Абрамовичем, Деготем и Фридом симпатичные и послушные «вожди компартии» (Торез, Дюкло), милевшие «людской лаской» к товарищу красному графу, были прошедшие школу Коминтерна и ГПУ французские поэты – Арагон, Вайян-Кутюрье, и даже были свои энергичные левые прозаики (Мальро, Барбюс)… Значит, надо было показать и положительных тружеников. Кроме того, и сам граф был не просто шпион, он был наш, свой в доску труженик, столько натерпевшийся от капитализма, – это тоже надо было отразить в произведении. И еще как-то надо было пока обходить то, к чему лежала душа у развед-графа, чем он в конце концов и занялся и на чем в конце концов, увы, попался в Париже…

И вот мастера советской печатной пропаганды советуют графу украсить финал книги какими-нибудь безобидными анекдотами из сен-жерменского быта, какой-нибудь там древней историей, смешными эпизодами из жалкой эмигрантской жизни (скажем, генерал разводит грибы) и попутно, как-нибудь это ненароком, лягнуть прогнивший капиталистический строй (при котором, кстати, был в то время у власти придуманный Москвою социалистический «Народный фронт»). В общем, решено было отвлечь чуток внимание на старый дом, на грибы, на Сен-Жермен-ан-Лэ и Сен-Жерменский лес, не забывая, конечно…

Что ж, наше путеводное описание от этих свидетельств может только выиграть. Начать со старинного домика на улице де Марейль, купленного четой Игнатьевых. В не слишком далеком прошлом дом принадлежал монастырю, опекаемому самой мадам де Ментенон (тайной супругой короля Людовика XIV). Проявив любознательность, просвещенный граф узнал и другие подробности:

«…по документам городской мэрии мне удалось установить, что домик № 59 по улице де Марейль был построен Иако-вом II, последним английским королем из династии Стюартов, который за свою приверженность к католицизму был вынужден бежать во Францию к своему «кузену», как именовали тогда друг друга короли, – Людовику XIV. Последний, построив себе Версаль, предоставил Иакову II Сен-Жерменский дворец. По-видимому, развенчанный король был хозяйственным парнем (граф, как видите, не гнушается хамоватым большевистским «ньюспиком». – Б.Н.): престол-то потерял, богу молился, но золотую корону с алмазами, бриллиантами и прочими драгоценностями с собой из Англии захватил. «Пригодится, – видно, думал он, – про черный день!» – и, не доверяя ни французам, ни католическим «отцам», возведшим его в ранг «святых», решил припрятать свои «камушки» в укромное место. В лесу, окружавшем в ту пору город, у подножия горы, он построил прочный домик, поселил в нем своего личного камердинера-англичанина и приказал замуровать, да поглубже, в подземелье драгоценный клад.

Немало, видно, прежних владельцев пытались разыскать этот клад… Невольно захотелось проверить эту легенду, и, подобрав кусок сохранившейся на краю ниши известки, я свез его для изучения в парижскую Академию наук. С этого дня мои слабые познания в археологии обогатились сведениями о том, что строительные материалы… наиболее точно определяют возраст старинных зданий…»

Понятно, что враз обедневший граф думал не об археологии, а о деньгах, и ему пришло в голову сажать шампиньоны в подвале своего старинного дома:

«Предприимчивость для русского человека – не заслуга, это его природное свойство, и, не собираясь стать капиталистом, я все же, ознакомившись с этой промышленностью (разведение грибов. – Б.Н.), решил испробовать свои силы».