Вокруг «Серебряного века»

                     Людоедство

Из рукава поповского (немного позже,

Чем нужно было) вытряхнула ночь звезду.
Порожнее вываривает Запорожье
Котлы, роящуюся роя резеду.
И дым накручивает канитель старушью.
Иголками простегиваясь через речь,
Над вкопанной, пугающей, как свая, глушь<ю> [895],Скуля, поводит скулами степная сечь.

          А что старухе, бестолковой и горбатой

          Колдунье, до шатающихся по степи
          Волков, до перемигивающейся с хатой
          Звезды? Шипи, обиженный чугун, шипи.
          Вчера, стучавшееся наискось в младенце,
          Веретеном, споткнулось сердце, и в углу
          Лишь перевязанное туго полотенце
          Проветривает время и качае<т> [896]мглу.

А что старухе, головой простоволосой

За маятником, за иглой угнаться, что ль?
Догрызено, дососано ребро барбоса
И порохом растравливает чресла соль.
Шипи, обиженный чугун, шипи. Быть может,
Под животом краснеющим твои дрова
Обтянутся морщинистой, сухою кожей
И — человечья продерется голова,

          И, как вчера, сияющей литой гримасой

          Начнет кивать, топорщась, морщась, на топор:
          Ну что ж, руби, переворачивая мясо,
          С дельфинами вступающее в долгий спор.
          Пускай мертвецкое лысеет бездорожье
          И запекается соленая губа:
          Несчастное мое ты, вдовье Запорожье,
          Как снег, как холст, чиста, бела твоя судьба,

Беспалого, когтистого не станет следа,

И распадутся, лопнув в обручах, котлы,
И патлы ведьм растреплются, и людоеда
У сонной, хлебной убаюкает полы, —
И снова ночь поволочится закоптелой
И хл<я>би [897]вызвездятся дробно и везде,И вденется веретено <в> [898]пустое телоИ — заболтает о старушьей резеде…

Как кажется, это стихотворение стоит на той развилке, которая отчетлива в творчестве Нарбута 1921–1923 годов (при всей условности датировок). С одной стороны, он продолжает писать и публиковать стихи почти что агитационные (и не случайно выпустит в 1922 году в Харькове сборник, характерно названный «Советская земля», куда попали стихи с не менее характерными заглавиями «Большевик», «В эти дни», «Годовщина взятия Одессы», «Октябрь», «Первомайская пасха»), с другой — ищет путей к тому, чтобы современные темы преломить сквозь сложность отдельных образов и их ассоциативного развития, помножив это на изломанный стих и варварскую фонетику.

Если взглянуть на текст с позиции стиховеда, то довольно легко заметить, что Нарбут здесь снова вступает в область шестистопного ямба без цезуры — что уже было опробовано в ранней «Нежити». Однако существенным различием является то, сколько раз цезура все-таки встречается в стихотворениях. В «Нежити» на 44 стиха 12 случаев мужской цезуры, 5 — дактилической и один случай непонятно какой: если в стихе «Пищит у щеколды, пороги обметает» мы прочитаем слово «щеколды» с ударением на первом слоге, то получится цезура дактилическая, если на последнем — то мужская. Нормативное ударение здесь невозможно. Итого почти половина стихов «Нежити» (20 из 44) обладают цезурой. В «Людоедстве» на почти такое же количество строк (40) цезурой обладают всего 7, причем 3 из них — дактилической, которая ощущается значительно менее резко, чем мужская, а в двух случаях мужская цезура рассекает строку сразу после предлога, сводясь синтаксическим единством к минимально заметной и чисто формальной паузе.