Вокруг «Серебряного века»

Г.В.А.: На толстовских торжествах в Венеции Ренато Поджоли все выскакивал… и договорился: «До Толстого никто так в прозе не писал. Гомер, Данте, Шекспир — поэты…» Раздался громовой выкрик Мадьариаги (весьма импозантный испанец): «А Сервантес?» Поджоли потух. <…>.

Г.В.А.: Пушкин — что<-то> легкое, очень легкое по сравнению с Державиным, с его рекой времен — но вторая строфа хуже первой: лира, труба… Державин — медь, медные раскаты с неба… Но из всего этого отнюдь не следует, что Державин лучше Пушкина…

Г.В.А.: Кажется, вы Лермонтова недолюбливаете… А вот вспомнилось — Гумилев говорил — где бы у меня ни стоял том Боратынского, всегда найду, доберусь… А Лермонтов хотя бы и под рукой — а лень достать книгу… Что я люблю? Конечно, Ангела, конечно Паруса <так!>, да и многое другое. «Не смейся над моей пророческой мечтой…»[1144] Так Пушкин никогда не сказал бы… Новый тон, другие мелодии.

4

Мережковские.

Однажды я спросил: Зинаида Николаевна, какая-то особенная тайна была у вас, символистов, в 90-х и 900-х гг.? — Никакой тайны не было, одно надувательство[1145].

Зинаида Николаевна говорила, что часто снился Блок, уже в Париже. Помните, она писала в стихах, посвященных Блоку: «Душа твоя невинна, но — не прощу…»[1146] Но всегда его помнила.

5

Георгий Иванов.

Когда Георгий Иванов писал свои удивительные стихи, он, несомненно, жил какой-то совсем другой жизнью… пребывал в чем-то божественном.

Георгий Иванов занимал у Блока деньги. Тот давал и говорил: «Хорошо, что вы обратились именно ко мне…»

6

Мне говорили: уборщица, ходившая к Радловой, работала также на квартире другой Анны — Ахматовой. Она рассказывала первой Анне: «Анна Андревна сколько раз вас на дню поминает…» Ахматова ее не переваривала.

7

Г.В.А. очень резко отделяет Афродиту небесную (Уранию) от Афродиты простонародной — возвышенную, «духовную» любовь от сексуальных отношений. Эрос и секс в его опыте никогда не совпадают[1147]. Он спускается в подвал и потом поднимается на верхний этаж, даже на башню, и так поклоняется в уединении, не помышляя о взаимности.

Что же такое эта любовь без взаимности? Любовь, ограниченная только пределами собственной души? Впрочем, от общения с тем, кого он любит, Г. В. не отказывается.

Голос Г. В. — запечатленный на магнетофоне, но машина всех интонаций не передает. Анекдоты, всякие истории в его передаче — интонационно богаче, обильнее его литературных бесед. Есть какая-то ситцевая простота в его подражаниях народному говору Есенина или пареньков, обольщаемых генералами. Безо всякой — всегда нестерпимой — стилизации — ентот, евонный. Он без этих натуралистических штрихов прекрасно обходится… а только слегка тянет — медленно, с какой-то развалкой, простодушно-лукаво растягивает речь: «Хорошо с барином в баню ходить — заодно и помоешься…» (петерб<ургский> анекдот). Лукавый огонек в светлых глазах и все тот же безукоризненный пробор навощенных волос.

Г.В.А.: Пойдешь в отель с мальчишкой, вот ты уже в комнате и думаешь — зачем все это, противно.

Я: Зачем же ходите?

Г.В.А.: Вполне резонное замечание… А вот хожу, и сам не знаю почему.

8

Одоевцева.

Я: Мне кажется, что Одоевцева — автор посмертных стихов Георгия Иванова[1148].

Г.В.А: Не знаю… Может быть, она дописывала его строчки, отдельные сохранившиеся стихи…

Г.В.А: Я был на похоронах Георгия Иванова. Одоевцева плакала, потом я отвез ее домой. Через час она развеселилась, попросила вина и говорит: «Георгий Викторович, женитесь на мне, хорошо будет». Если бы и женился, то меня давно бы уже не было в живых… Заговорила бы. В большой дозе я ее не перевариваю… А как-то они любили друг друга. Особенно он был к ней в последние годы очень привязан.

9

Его <Адамовича> эпиграмма на Ходасевича:

Как лирик вял и водянист,
Как критик сущий гимназист,
Небезупречен как стилист
И гений, гений как чекист.

Вел какие-то записи — тайные досье о писателях. <…>.

Ходасевич и А<дамович> играли в карты.

Ходасевич: — Ладинский — помесь Мандельштама с Агнивцевым…

Г.В. согласился, хотя не любил злого Ходасевича.

10

2 ноября 1970 г., Амхерст.

28-го сентября в Н<ью->Й<орке>.

Разные «опавшие листья» (но никому не говорите!).

Гумилев: А не пора ли исключить из литературы Одоевцеву!

Уже в Париже. О<доевце>ва на сцене. Леткова-Султанова[1149] (мать «моей любви»[1150]): Совсем наша Зина (Гиппиус) в молодости…

А та услышала: Я никогда не походила на горничную… <…>.

Зин<аида> Ник<олаевна Гиппиус>: Придет Ходасевич со своей армянкой[1151], а о чем с ними говорить?

— Но с ним, т. е. с Х<одасевиче>м, можно было говорить.

— Ах, нет, злой, мелочный… <…>.

А<дамович> написал в 1916 г. стихи об убийстве Павла:

Россия, что будет с Россией?[1152]

 —

и эту строку ему повторил Маяковский в «Привале комедиантов» (или в «подобном» месте), и они тогда долго говорили.