Вокруг света

Черного аиста я видел только однажды, сразу как вернулся из армии и отправился с другом в поход по днепровским местам. Краснокнижная птица, очень скрытная, ускользающая от исследователей; живет в старых лесах. Пишут, что наличие гнезда черного аиста – достаточный аргумент для объявления этой территории заповедной. Мы с друзьями этот край объявили заповеданным давным-давно. Правда, никто, кроме нас, об этом еще не догадывался – до этой минуты. А с этой минуты мировое сообщество уже знает о заповедной территории, и неведомые чиновники скрипят перьями, занося ее под каким-то кодом и числом в свои реестры…

И это земля Меркурия, думали мы.

Хотя нас и смущали подробности его деяний. И его сандалии, хранящиеся в соборе, только усиливали наши подозрения, что герой слишком былинный, сиречь сказочный.

Правда, ниточка из древности тянулась от того Меркурия уже в наше время: в Долгомостье, рассказывал Вовка, жил мужик Мирька, то бишь Меркурий…

Ну, что ж, древние счастливые земли еще отличались и тем, что на них сходило то или иное божество.

Слабый аргумент, конечно…

Истина открылась не сразу.

…Выйдя из березового леса с осколком зеркала и теперь уже с фотографией черного аиста, я направляюсь дальше, туда, где когда-то стояла деревня Белкино.

Деревню мы еще застали с друзьями живой. Пили в колодце воду жарким июльским полднем по дороге к далекой Соловьевой переправе. Правда, деревня казалась пустой, млела в полусне, как это обычно бывает в такой час. Но за плетнями сочно зеленели лук и капуста, ярчели цветы; в пыли рылись куры; кошка дремала на крыльце; в садах наливались яблоки; а в окнах белели занавески; и из одной трубы почти невидимо струился горячий дымок. Изб было около семи-восьми. На лужайке перед одной избой стояла телега, оглобли лежали на поленнице. И вода была свежей и вкусной. Ее разбирали… Через десять или чуть более того лет избы уже чернели пустыми окнами, а колодец, когда мы сунулись в него, дохнул гнилью. Палатку мы ставили на краю деревни, и утром к нам вышел лось, пристально оглядел нас и побрел себе дальше по околице.

Прошло еще сколько-то лет, и от деревни, как говорится, след простыл.

Нет, что-то осталось. Ряд лип, засохшие ивы у пустого пруда, задичавшие яблони и вишни. А в кустах и траве бугорки земляные и два железных креста. Но их еще надо рассмотреть в зарослях. Сторонний человек проедет или пройдет мимо – и ничего не заметит. Какая деревня? Какое Белкино?

Белкино – историческое место.

Археологи обнаружили здесь городище с древнерусской керамикой. Название свидетельствует, скорее всего, о том, что в стародавние времена стояли вокруг боры и в них жили белки. Сосен сейчас окрест почти нет, на Воскресенской горе да в Белом Холме. Трудно сказать с точностью, что происходило в этом месте, да добрые сотни лет, как жила деревня Белкино? Никаких имен – до поры – нет. А место должно процвесть каким-нибудь именем, если скопилось в нем достаточно сил. И в имени – этом фокусе играющего духа, по Флоренскому, – уже можно видеть, как оно все было и есть. Хотя деревенский быт мало изменился за все эти времена.

Сюда часто доводилось возвращаться. Притягательное место, плавный спуск к луговине, где течет узкая речка Ливна. За Ливной – чащоба черной и серой ольхи, звериные дебри с лающими косулями и чухающими кабанами; по осени лоси теряют там рога, один мне посчастливилось найти. Направо и налево поля, дальше Белкинский лес. Эти поля колосились в былые годы, тучнели и благоухали на какой-то библейский лад, и вокруг светились березы. Вернувшись однажды из похода, в Библии я обнаружил это название – Ливна, был такой город. В Библейской энциклопедии Брокгауза сказано, что Ливна, вероятно, означает «белый». Но название это носил не только город, а и местность в пустыне, где останавливались евреи во время своего странствования. Надо же, белый, удивлялся совпадению, вспоминая свечение берез сквозь колосья пшеницы.

А название реки древнерусское, утверждают исследователи. И выдвигают гипотезы насчет ее судоходности: здесь мог быть волок с Сожа на Днепр.

Вспоминаю еще одно впечатление перехода в Белкино. Налетал ветер с дождем, в цветущем воздухе крутились светлые вихри, поля тогда были засеяны кормовой ромашкой, и казалось, что здесь пролилось у хозяйки парное молоко – все кипело пеной. Взгляд выхватил и метафорическую фигуру этой хозяйки: высокую сильную березу с раскидистыми, но, как обычно у берез, несколько поникшими ветвями. Ветер играл ими, травы внизу с нежностью колыхались, краски были дымчаты, акварельны. Береза царила над этой плавной глубиной русского сокровенного пейзажа. Видение было захватывающим, и я тут же набросал в дневнике строки об этой березе как о вечной женщине, матери русского мира.

Но связывал с этим местом я почему-то вообще далекого и древнего человека, китайского отшельника-крестьянина, уже упоминавшегося Тао Юаньмина. Я любил читать чаньские притчи, книгу Чжуан-цзы и стихи Ли Бо, Ван Вэя и особенно Тао Юаньмина: