Вокруг Света 1993 №02

Первым слушалось дело о воровстве. Один житель обвинял другого, что тот регулярно собирал урожай не со своего огорода. Пока выступал пострадавший, его обидчик всячески выказывал к нему свое пренебрежение. Он сморкался, демонстративно зевал, равнодушно смотрел в сторону. Я даже подумал, что он преспокойно отвергнет все обвинения как ложные. Но я еще плохо знал африканцев. Ни один из них никогда не опустится до прямой лжи, зная, как сурово осуждает ее общество.

Когда, наконец, настала очередь выступать ответчику, он поднялся и, обращаясь к вождю, торжественно провозгласил:

— О, великий лев! Ты справедлив и несомненно примешь правильное решение. Но знай, я не воровал потихоньку, как утверждает этот человек... Да, я брал с его огорода, но намеревался отдать, как только созреет и мой урожай.

Иными словами, воришка, хоть и попался и признавал это, старался выглядеть в глазах почтенного собрания достойно. Приговор Машаваны гласил: виновник обязан потрудиться на огороде соседа ровно столько, сколько необходимо, чтобы отработать долг в двойном размере.

Второе дело касалось «колдовства». Одного из жителей обвиняли в том, что он «околдовал» другого, и тот вследствие этого умер. Разумеется, это был вздор. Человек мог спокойно скончаться от болезни или по любой иной причине. Но Машавана был другого мнения.

— Ты взял у меня сына и взамен должен отдать своего собственного. Он будет служить мне в моем доме.— Демагогия Машаваны основывалась на том, что по обычаям вождь считался «отцом» всех жителей деревни.

Затем он объявил, что вызывается Монеко, то есть наша Моника. Когда дрожащая от страха девушка ступила на площадку, вождь провозгласил, что она обвиняется в том, что обманула одного из присутствующих здесь белых господ, и спросил, что она может сказать в свое оправдание. При этом он с торжеством посмотрел на нас, полагая, видимо, что угодил нам.

Моника и не думала оправдываться. Она встала перед Аликом на колени и, выражая всей своей фигурой высшую степень раскаяния, произнесла на родном языке:

— Простите меня, бвана Алибей.

Тогда Алик поднялся со своего места и, обращаясь к Машаване со всем почтением, сказал:

— Великий лев, знай — если эта девушка виновата передо мной, я прощаю ее!

— Но она опозорила мою деревню,— возразил вождь,— и я не могу простить ее. Она заслуживает сурового наказания. Поскольку же наш гость великодушно прощает ее, я согласен взять ее к себе в служанки.

Это было жестоко. Девушка, которая еще вчера работала медсестрой в современной больнице и которая в любой момент могла вернуться туда, приговаривалась на всю жизнь подчиняться властолюбцу. Но как ей помочь? И тут Алик нашел, наверное, единственный шанс для ее спасения.

— Монеко и я были и остаемся друзьями,— твердо проговорил он.— И ты, о могучий лев, не захочешь нанести нам обиды. Я предлагаю скрепить нашу дружбу по обычаю вашего народа — ритуалом касенди. И если все вы, присутствующие тут, тоже примете в нем участие, мы заключим дружбу между балунда и моим народом.

— Касенди! Касенди! — раздались голоса в толпе.

— Касенди! — внушительно произнес Машавана. Он почел за лучшее не упускать инициативы и согласиться.

— Как зовут твой народ, Алибей?

— Казахи.

— Мы заключим союз нашего друга Алибея и Монеко как брата и сестры и скрепим дружбу балунда и казахов!

Машавана отдал распоряжение, и вскоре его люди принесли два горшка с бояло. Алик взял едва скрывавшую радость Монику за руку, вождь сделал каждому небольшой надрез на лбу и смешал капельки крови с пивом. Потом он предложил Монике отпить из сосуда с кровью Алика и, наоборот, Алику — из сосуда с ее кровью. Оставшееся пиво он перелил в один большой горшок и собрался пустить его по кругу.

— А разве ты, великий вождь, не хочешь породниться с моим народом? — негромко спросил Алик.

— Ты молод и мудр, — ответил Машавана, — и я рад скрепить узы родства. Клянусь, ты можешь не беспокоиться за свою сестру...

Он сделал глоток и передал сосуд своим приближенным. Скоро горшок с пивом пошел по кругу, и каждый, кто пригубливал его, считался приобщенным к свершившемуся таинству...

...Обратный путь до Монгу занял всего два дня. Еще через день я прибыл в Лусаку. Вместо трех дней я отсутствовал одиннадцать. Только одиннадцать? Мне казалось, прошла целая вечность.

Анри Рачков Фото автора

По воле ветра

Мой первый полет с Ушкунура — эту гору под Алма-Атой хорошо знают дельтапланеристы — прошел как-то сумбурно. То ли из-за погодных условий, то ли место старта было неудачным, то ли летела я на необлетанном после переделок аппарате.