Вокруг Света 1996 №03

 — Наверняка нет. Как и все истинные полярники, он был убежденным холостяком.

Рунд посмотрел на часы: беседа затянулась.

 — Вам приходилось бывать на Новой Земле? — спросил он.

 — Случалось... — вздохнул Новопашенный.

 — Непросто... Зимой — на санях из Амдермы. Летом

— пароходом из Архангельска... Уж не собираетесь ли вы туда на экскурсию? — засмеялся старик.

 — Туда бы я предпочел отправиться только вместе с вами, — серьезно ответил Рунд.

 — Нет уж, увольте. Я свое и отзимовал, и отплавал.

Пора на мертвые якоря становиться, ниже земной ватер линии...

Бывший каперанг долго протирал стекла пенсне. Так трут линзы морских биноклей — кусочком замши...

 

Человек без острова. Продолжение

Москва. Осень 1995 года

Какая бы грусть ни слышалась в рассуждениях бывшего каперанга и как бы цензоры двадцаых, тридцатых и последующих годов ни старались выскоблить его имя — откуда только можно было, — оно оказалось неистребимо, как трава сквозь асфальт пробивается... Вот и для меня сначала — было имя и больше ничего — Петр Алексеевич Новопашенный. Потом — скучные архивные строчки; потом еще будет голос его дочери и пакет с фотографиями, и вдруг — письмо.

Наверное, это было самое запоздавшее из всех писем. Восемьдесят лет ищет оно своего адресата... Разумеется, оно было адресовано не мне. Но ведь зачем-то разыскало меня и легло на мой стол. Именно — разыскало, ведь я ничего не знал о нем и не искал его. А цепочка выстроилась такая: Новопашенный вручил пакет с описанием последней зимовки Николаю Транзе, уходившему на «Эклипс» с партией. Письмо каким-то образом затерялось в тундре и блуждало свыше полувека по ненецким и нганасанским стойбищам. Безадресное, его читали как некую непридуманную арктическую повесть, передавали от чума к чуму, от кораля к коралю, пока, наконец, донельзя истертое, оно не осело у начальника метеостанции в Тикси. Он долго хранил его у себя как исторический документ, потом передал полярникам из Москвы...

Мне сообщил о нем — случайно, к слову — Дмитрий Шпаро, тот самый, что отыскал на Таймыре в семидесятые годы следы сгинувшей экспедиции барона Толля, тот самый, что ходил на лыжах к Полюсу... И вот это письмо, письмо к первой жене, написанное рукой Петра Алексеевича, с некоторыми моими сокращениями.

«Мой дорогой, ненаглядный Люсик!

Вот уж никак не думал, что нам так долго не придется видеться. Впрочем, здесь особенно тяжело не то, что мы так далеко друг от друга, а что Бог знает, сколько времени ничего не знаем. Надо же было попасть в такую глупую историю. Я еще о тебе знаю из телеграммы, а ты от меня абсолютно ничего не получала. Почти убежден, что моя телеграмма так до сих пор и лежит на «Эклипсе» не отправленная. Бедненькая, как тебе тяжело!..

Здоров я совершенно. С самого выхода и до сегодняшнего дня только раз сутки провалялся в койке. Пожалуй, и тогда валялся напрасно, можно было бы и так перебиться. Конечно, нервы истрепал порядочно, и когда вернусь, придется, кажется, заняться ими посерьезнее. Да ведь они у меня всегда были скверные, ну, а конечно теперь и подавно должны расходиться, но, слава Богу, не так уж сильно. Я думал, что будет хуже...

Зимовка прошла у нас довольно тяжело, вернее, не зимовка, а полярная ночь. Но теперь все воспряли духом, и настроение совсем другое, как у команды, так и у офицеров.