Вокруг света на 'Коршуне'

- И мне пиши, Володя, - просила сестра.

- И мне! - говорил брат.

- Буду, буду всем писать.

Все по очереди посидели в Володиной каюте, потрогали его постель, заглянули в шифоньерку, открывали умывальник, смотрели в открытый иллюминатор и, наконец, ушли посмотреть на гардемаринскую каюту, где Володе придется пить чай, завтракать и обедать.

Маленькая каютка была полна провожающих. Володя тотчас же представил всех бывших в каюте гардемаринов и кондукторов своим. Ашанины посидели там несколько минут и пошли в кают-компанию.

По дороге, у буфетной, стоял Ворсунька.

- Вот, мама, мой вестовой...

Мать ласково взглянула своими чудными большими и кроткими глазами на молодого белобрысого вестового и сказала:

- Уж вы, пожалуйста, хорошенько ходите за сыном... Вещи его берегите, а то он у меня растеряха.

- Все будет сохранно у барина... Не сумлевайтесь, сударыня, ваше превосходительство! - отвечал Ворсунька, титулуя так Марию Петровну ввиду того, что около нее шел адмирал.

- Какой он симпатичный! - шепнула Маруся.

- Прелесть! - отвечал Володя.

- Первогодок? - спросил дядя, обращаясь к Ворсуньке.

- Точно так, ваше превосходительство.

- И, верно, вологодский?

- Точно так, ваше превосходительство.

- Смотри, вовремя буди к вахтам своего барина, - шутливо промолвил адмирал и, подавая Ворсуньке зеленую бумажку, прибавил: - Вот тебе, матросик... За границей выпьешь за мое здоровье!

- Много благодарны, ваше превосходительство, но только я этим не занимаюсь.

- Не пьешь?

- Никак нет... Я в загранице гостинца куплю своей бабе.

- А баба где? Здесь или в деревне?

- В деревне, ваше превосходительство.

В кают-компании тоже сидели гости, наполнявшие сегодня корвет. Они были везде: и по каютам, и наверху. Почти около каждого офицера, гардемарина и кондуктора группировалась кучка провожавших. Дамский элемент преобладал. Тут были и матери, и сестры, и жены, и невесты, и просто короткие знакомые. Встречались и дети.

Несмотря на старания моряков казаться веселыми и вести оживленные разговоры, чувствовалось грустное настроение. Разговоры как-то не клеились, внезапно прерывались, и среди затишья слышался подавленный вздох. Вместо улыбок на лицах навертывались слезы.

Хорошенькая, изящно одетая блондинка с прелестными голубыми глазами, молодая и свежая, только что вышла из каюты с молодым красивым лейтенантом, взволнованная, полная отчаяния. И лейтенант был бледен, хотя и старался сохранить бодрый вид. Они быстро прошли в кают-компанию, поднялись на палубу, и оба, облокотившись о борт и прижавшись друг к другу, не находя слов, безмолвно смотрели на свинцовую, слегка рябившую воду затихшего рейда. В каюте им не сиделось: слишком тяжело было... да и здесь казалось не лучше. По временам они взглядывали долго и нежно один на другого и молодая женщина глотала рыдания.

- Ну, полно, полно... успокойся, Наташа! - говорил лейтенант, делая невероятные усилия, чтобы самому не расплакаться.

Еще бы!

И года не прошло, как они поженились, оба влюбленные друг в друга, счастливые и молодые, и вдруг... расставаться на три года. "Просись, чтобы тебя не посылали в дальнее плавание", - говорила она мужу. Но разве можно было проситься? Разве не стыдно было моряку отказываться от лестного назначения в дальнее плавание?

И он не просился, чтоб его оставили, и вот теперь как будто жалеет об этом...

- Каждый День пиши...

- И ты...

- И фотографии чаще посылай... Я хочу знать, не изменилось ли твое лицо...

- И ты посылай...

И снова молчание, то грустное молчание двух родных душ, которое красноречивее всяких излияний.

Загляните в каюты, и вы увидите еще более трогательные сцены.

Вон в этой маленькой каютке, рядом с той, в которой помещаются батюшка и Володя, на койке сидит пожилой, волосатый артиллерист с шестилетним сынишкой на руках и с необыкновенной нежностью, которая так не идет к его на вид суровому лицу, целует его и шепчет что-то ласковое... Тут же и пожилая женщина - сестра, которой артиллерист наказывает беречь "сиротку"...

Слезы катятся по морщинистому, некрасивому лицу артиллериста, и он еще крепче прижимает к себе единственно дорогое ему на свете существо.

Когда Ашанины вошли в кают-компанию, любезные моряки тотчас же их усадили. Старший офицер, похожий на "Черномора", - одинокий холостяк, которого никто не провожал, так как родные его жили где-то далеко, в провинции, на юге, - предложил адмиралу и дамам занять диван; но адмирал просил не беспокоиться и тотчас же перезнакомился со всеми офицерами, пожимая всем руки. Старшему офицеру он похвалил исправный вид "Коршуна", чем привел "Черномора" в немалое удовольствие. Старика Ашанина знали в Кронштадте по его репутации лихого моряка и адмирала, и похвала такого человека что-нибудь да значила. В низеньком, худощавом старике, старшем штурманском офицере "Коршуна", Степане Ильиче Овчинникове, адмирал встретил бывшего сослуживца в Черном море, очень обрадовался, подсел к нему, и они стали вспоминать прошлое, для них одинаково дорогое.