Вокруг света на 'Коршуне'

Но - странное дело! - отряд уже был близко, а из укреплений не стреляли. Авангард, с которым был и Ашанин, подошел к Го-Конгу, большому форту, выстроенному на холме, окруженному рвами и командующему местностью и имеющему 300 метров по фасу и 85 амбразур и... там не было никого... Все пусто. Внутри форта было 40 блиндированных казарм... Солдаты бросились осматривать их и скоро торжественно привели трех стариков.

Приехал в форт и адмирал, раздраженный и сердитый. Он надеялся переловить всех анамитов живьем, и... вместо этого три старика.

Их допросили. По их словам, Куан-Дин в ночь ушел со всем войском за Камбоджу.

Таким образом, экспедиция окончилась полнейшей неудачей. Отдано было распоряжение о возвращении войск в Сайгон.

Ашанин очень обрадовался и еще более обрадовался, когда недели через две ему дали знать, что русское военное судно пришло на рейд. В тот же день он откланялся адмиралу Бонару, простился с сожителями и, забравши свои пожитки, отправился на "Коршун".

Нечего и говорить, как был счастлив Ашанин, когда он очутился "дома" вместе со своими.

Глава пятая

ЮНЫЙ ЛИТЕРАТОР

Прошло два месяца после того, как Ашанин оставил Кохинхину, унося в своем сердце отвращение к войне и к тому холодному бессердечью, с каким относились французы к анамитам, - этим полудикарям, не желавшим видеть в чужих пришлых людях друзей и спасителей, тем более что эти "друзья", озверевшие от войны, жгли деревни, уничтожали города и убивали людей. И все это называлось цивилизацией, внесением света к дикарям.

Снова Володя был на своем милом "Коршуне" между своими - среди офицеров-сослуживцев, к большей части которых он был искренно расположен, и среди матросов, которых за время долгого совместного плавания успел полюбить, оценив их отвагу и сметливость и их трогательную преданность за то только, что с ними, благодаря главным образом капитану, обращались по-человечески и не делали из службы, и без того тяжелой и полной опасностей, невыносимой каторги. Снова Володя правил пятой вахтой, сменяя Лопатина и сдавая вахту первому лейтенанту - Поленову, и исполнял все прежние свои служебные обязанности по заведыванию фор-марсом, кубриком, капитанским катером и двумя орудиями, не забывая и чтений для матросов. И как же был он внутренне удовлетворен и счастлив, когда первый раз по возобновлении этих бесед аудиторию его составляла большая толпа матросов, видимо обрадованная появлению лектора и жадно внимавшая каждому его слову.

По-прежнему и капитан, и старший офицер, и старший штурман относились к Володе хорошо. В этом отношении опытных, испытанных моряков чувствовалось не одно только сердечное расположение добрых, хороших людей к юнцу, но - что было еще дороже и приятнее - и уважение к серьезному и внимательному исполнению служебного долга их младшего товарища. Старый штурман, обыкновенно не очень-то благоволивший к флотским и особенно к тем, кому, по его выражению, "бабушка ворожит", напротив, видимо, благоволил к Ашанину и за то, что он не лодырь, и за то, что не рассчитывает на протекцию дядюшки-адмирала, и за то, что Володя недурно (что было уже большим комплиментом со стороны педанта-штурмана) берет высоты солнца и делает вычисления, и за то, наконец, что в нем не было и тени того снисходительно барского отношения к штурманам, какое, по старым традициям, укоренившимся во флоте, существовало у большинства флотских офицеров, этих, относительно, баловней службы, к ее пасынкам - штурманам.

И Степан Ильич, случалось, зазывал Ашанина в свою образцовую по чистоте и порядку каюту и там беседовал с ним по душе, рассказывая о тяготе прежней службы, о несправедливостях и притеснениях, какие приходилось испытать.

- Ведь нас, штурманов, только терпят на судне, и каждый флотский считает нас в некотором роде париями... отверженной кастой... Еще бы! - они из потомственных дворян, а мы из разночинцев... Им, так сказать, все отличия службы, а нам черная работа и вечное подчинение, - говорил не без горькой иронии обойденного человека почтенный старый служака. - Я вот тридцать пять лет прослужил и всего штабс-капитан... Еще слава богу, если умру в чине полковника, а вы через тридцать пять лет будете адмиралом. У вас с начала службы впереди повышения, карьера, а у нас - постоянная лямка и ничего впереди... Неудивительно, что нередко из штурманов выходят озлобленные мрачные люди... Так-то-с, батенька!

Володя слушал и только дивился тому, что сам Степан Ильич, этот безукоризненный служака и рыцарь долга, после всего им испытанного в течение службы не озлобился и нисколько не походил на угрюмых и подозрительных типичных штурманов, а напротив, отличался добродушием и необыкновенной сердечностью.