Вокруг света на 'Коршуне'

- А вышло, братцы, взаправду чудное дело... А вы, барин, что ж это зря на ветру стоите? Не угодно ли за пушку?.. Тут теплей, - обратился Бастрюков к Ашанину, заметив, что тот не уходит.

В кучке произошло движение, чтобы дать место Володе.

Но он, как подвахтенный, не счел возможным принять предложение и, поблагодарив матросов, остался на своем месте, на котором можно было и посматривать вперед, и видеть, что делается на баке, и в то же время слушать этого необыкновенно симпатичного Бастрюкова.

И тот продолжал:

- Служил, братцы, у нас на фрегате один матросик - Егорка Кирюшкин... Нечего говорить, матрос как есть форменный, первый, можно сказать, матрос по своему делу... штыкболтным[50] на фор-марса-pee и за гребным на капитанском вельботе был... Все понимали, что бесстрашный матросик: куда хочешь пошли пойдет. Но только, скажу я вам, человек он был самый что ни на есть отчаянный... вроде как быдто пропащий...

- Пьянствовал? - спросил кто-то.

- Это что - пьянствовал!.. Всякий матрос, ежели на берегу, любит погулять, и нет еще в том большого греха... А он, кроме того, что пьянствовал да пропивал, бывало, все казенные вещи, еще и на руку был нечист... Попадался не раз... А кроме того, еще и дерзничал...

- Ишь ты... Значит, в ем отчаянность эта самая была...

- То-то и есть... Ну и драли же его-таки довольно часто, драли, можно сказать, до бесчувствия... Жалели хорошего матроса судить судом и в арестантские роты отдавать и, значит, полагали выбить из него всю его дурь жестоким боем, братцы... Случалось, линьков по триста ему закатывали, замертво в лазарет выносили с изрытой спиной... Каких только мучениев не принимал... Жалеешь и только диву даешься, как это человек выносит...

- Шкура наша не господская... выносливая, - вставил опять басок.

- И, что ж, не помогала ему эта самая выучка? - спросил кто-то.

- То-то и есть. Отлежится в лазарете и опять за свои дела... да еще куражится: меня, говорит, никакой бой не возьмет... Я, говорит, им покажу, каков я есть! Это он про капитана да про старшего офицера... Хорошо. А старшим офицером у нас в те поры был капитан-лейтенант Барабанов - может, слыхал, Аксютин?

- Как про такого арестанта не слыхать... Зверь был известный... В резерв его нонче увольнили.

- Ну, вот, этот самый Барабанов, как услыхал, что Егорка хвастает, и говорит - тоже упрямый человек был: "Посмотрим, кто кого; я, говорит, его, подлеца, исправлю, я, говорит, и не таких покорял..." И стал он с этого самого дня Кирюшкина вовсе изводить... Каждый день при себе драл на баке как Сидорову козу.

- Ишь ты, что выдумал!

Володя слушал в волнении, полный негодования. Он не мог себе и представить, чтобы могли быть такие ужасные вещи.

- И хоть бы что, - продолжал Бастрюков, - Егорка только приходил в большую отчаянность... Наконец, братцы вы мои, видит Барабанов, что нет с Кирюшкиным никакого сладу и что допорет он его до смерти, пожалуй, еще в ответе будет, - адмирал у нас на эскадре законный человек был, - пошел к капитану и докладывает: "Так мол, и так. Никак не могу я этого мерзавца исправить; дозвольте, говорит, по форме арестантом сделать, потому, говорит, совсем беспардонный человек"...

- Да... Вовсе отчаянный...

- И как он только еще жив остался!..

- И до сих пор жив... Только грудью слаб... Он в бессрочные вышел и в Рамбове сторожем на даче. Я его летом встрел. А быть бы ему арестантом, если бы этого самого Барабанова не сменили в те поры и не назначили к нам старшим офицером Ивана Иваныча Буткова... Он теперь в адмиралы вышел. Человек он был справедливый и с большим рассудком... "Повремените, - это он капитана просит, - такого лихого матроса в арестанты назначать; я, говорит, быть может, его исправлю". А капитан только махнул рукой: "Не исправите, мол... Уж его всячески исправляли и ничего не вышло, а впрочем, можно повременить; действительно, этот пьяница, грубиян и вор - преотличный матрос". Тоже, значит, и в капитане морская душа была. Любил он хороших матросов и многое им прощал! - пояснил Бастрюков. - И ведь как вы думаете, братцы, ведь совсем другим человеком сделал новый старший офицер этого самого Егорку... Дивились мы тогда... А все потому, что душу человеческую понял и пожалел матроса...

Бастрюков на минуту смолк.

- Как же он такого отчаянного исправил? Чудно что-то, Иваныч, нетерпеливо спросил кто-то.