Вокруг света за 80... свиданий

— Вот это да-а-а, — выдохнул первый. — Должно быть, он крут.

Француз, очевидно, имеющий кое-какие технические наклонности, принялся распинаться насчет методов звукозаписи и преимуществ обитания в комнате, обитой упаковками из-под яиц. Однако чувствуя, что его не слушают, неожиданно спросил:

— А «Битлз» знаете?

— Да, здорово! — хором заверили американцы и, увидев на его сумке эмблему «Ху», так же дружно осведомились: — А «Томми»[11] у тебя есть?

— Нет, но я собирался посмотреть фильм, — ответил француз, словно оправдываясь.

Все грустно закивали. Так много музыки, так мало времени…

Приятный разговор неожиданно был прерван взбешенным французом, вырвавшимся из-за деревьев.

— Вы что вытворяете? — прогремел он по-французски. — Что на вас нашло?! Сидите на могиле и спокойно обедаете? Никакого уважения к мертвым!

Парни неловко переглянулись. Француз, слишком взволнованный, чтобы стоять на месте, рассерженно метался по дорожке. Американцы, хмурясь, обратились к молодому французу:

— Слушай, о чем это он? Что говорит?

Молодой человек мрачно пожал плечами, разделяя их недоумение, но немного расстроившись, поскольку понял тираду.

— А, — с притворным равнодушием отмахнулся он, — ругается, что мы сидим на могиле.

Американцы потрясенно переглянулись, словно ни о чем не подозревали раньше.

— Так может, нам лучше уйти?

— Э-э… Да, пожалуй, — кивнул парень, откинув с глаз прядь длинных каштановых волос, но не пытаясь пошевелиться.

Все трое нерешительно переглянулись и снова принялись изучать разложенные перед ними компакт-диски.

Нервный француз задыхался от ярости.

— А! — с отвращением выпалил он по-английски. — Туристы! Что вы понимаете?!

С этими словами он умчался, поднимая за собой облако пыли. Примерно через тридцать минут ушли и парни.

За пять часов, проведенных мной у могилы, сюда пришло не меньше сотни людей. Француз, верно, заметил: туристы — народ бесчувственный, но насчет отсутствия уважения… тут он ошибся. Именно по этой причине все они пришли сюда: из любви и уважения.

Могила Джима Моррисона ничем не выделялась. Простая квадратная стела, на которой выбито: «Джеймс Дуглас Моррисон. 1943–1971». Сама могила представляла собой невысокую гранитную рамку вокруг песчаного углубления размером три на шесть футов.

Каждый скорбящий подходил к могиле с видом актера, играющего в собственной одноактной драме. Группа латиноамериканских подростков в майках с эмблемами «Дорз» молча взирала на последнее пристанище кумира с почтительно склоненными головами. Их печаль была так свежа, словно Джим умер только вчера, а не тридцать лет назад. Самый высокий достал из сумки бутылку бурбона, и каждый сделал по глотку. Главный выпил лишний глоток, перед тем как вылить остальное на могилу и осторожно поставить бутылку на стелу. Выпрямившись, он коснулся двумя пальцами сердца, губ и стелы. Подростки, один за другим, повторили ритуал и молча ушли.

Родители-американцы лет сорока, судя по выговору, откуда-то со Среднего Запада, показали могилу троим детям-подросткам и, трогательно изложив историю Джима Моррисона, добавили:

— Когда мы были в вашем возрасте, он означал для нас все на свете. Жаль, что вам не довелось его увидеть.

Девица лет двадцати, обезображенная дредами и почти сплошной татуировкой на лице и теле, с рассерженным видом стояла в тени, затягиваясь косячком. С каждой глубокой затяжкой она угрюмо посматривала на могилу Джима. Лицо, искаженное гневом, напоминало африканскую маску злобной богини. Очевидно, ее обуревали невеселые мысли. Презрительно посмотрев вслед туристам, она тяжело вздохнула и устремилась к покинутой могиле. В последний раз затянулась и бросила все еще тлеющий окурок.

Он упал на одинокую красную розу, мгновенно прожег пластиковую обертку и лег на хрупкие лепестки. Еще несколько секунд оранжево светился, один среди россыпи сигарет и недокуренных косячков, из-за которых могила и без того напоминала пепельницу в пивной за полчаса до закрытия. Девица подождала, пока он погаснет, и, что-то бормоча, затерялась среди лабиринта могил.

Теперь, когда у могилы никого не осталось, я положила сумку на землю и подошла ближе. Тут были не только бутылки из-под виски и сигареты. Песчаное углубление было наполнено стихотворениями и посвящениями — одни на фиолетовых билетиках метро («Спасибо за музыку и воспоминания. Дженни, Кейптаун»), другие — на сигаретных коробках («Джим, спасибо за то, что разделил свой талант с миром! Семья Молина, Сан-Антонио, Техас»).

Среди посланий встречались короткие и милые: «Джим, я счастлива увидеться с тобой. Спасибо за счастливые времена. Ты был вдохновением моей жизни. Покойся с миром. С любовью, Николас». Были и очень-очень длинные:

«Среди термитов

Сижу и размышляю,

Слова льются сами

Из головы.

Рядом с могилой

Сижу и пишу.

И ничуть не спешу:

Деревья дают тень.

Ты покоишься в мире,

И мне спокойно.

Ибо мои глаза

Видели твою могилу.