Вокруг трона Ивана Грозного

Поначалу он намеревался выполнять своё обещание царю без особого усердия, ни шатко ни валко, но подумав, не нашёл в этом ладности. Если уж сразу не остановил выбор на нём, нужно добиваться своего усердием. Оценит его государь, когда поймёт, каков Филипп на самом деле, гусь лапчатый. И Филофей развернул бурную деятельность, плодя вокруг себя тех, кому было любо наслаждаться богатой, как сыр в масле, и в то же время беспечной жизнью, взирая с высоты своего духовного достоинства на суету мирскую, пусть и кровопролитную для паствы.

Нажим на Филиппа начался нешуточный. День за днём, сменяя друг друга, сторонники Филофея твердили ему одно и то же: повинись воле государя и прими архипасторство без всяких условий, дабы не гневить Ивана Грозного дерзостью, а влиять на него угождением, кротостью. Такое влияние станет успешней, более заметно подействует на его душевное состояние, за которым последует переход от злобства к милосердию.

Долг святителя, убеждали они, молиться и наставлять царя единственно о спасении души, а не в делах мирских.

Всё это как раз и было тем, против чего у них с Сильвестром горели души, о чём беседовали, к чему стремились, оттого Филипп не мог согласиться с настойчивыми советами иерархов церкви. И всё же он отступил. Как определил для себя: временно, чтобы, получив сан митрополита, смело проводить в жизнь свои идеалы, добиться деятельного влияния церкви на жизнь люда христианского и особенно, на поступки имеющих власть.

Он согласился подписать грамоту, в коей сказано было, что вновь рукоположенный митрополит даёт слово архиепископам и епископам не вступаться в опричнину государеву и не оставлять митрополии под предлогом, что царь не исполнил его требований и запретил вмешиваться в дела мирские.

Игумен Филипп подписал грамоту, и её тут же, как торжество своей победы, преподнёс Ивану Грозному Филофей, за что удостоился ласкового слова царя.

Через несколько дней — 25 июля 1566 года — Филиппа возвели на митрополитство. Подготовку к такому важному событию москвичи и царёв Двор восприняли разноголосо: иным казалось, что Филипп отступился, а победу торжествовал Иван Грозный, и стало быть, ничего хорошего не жди. Сторонники заволжских старцев, нестяжатели, даже приуныли, иосифляне же ходили гоголем.

Филипп знал настроение и тех и других, особенно торжество опричной стаи, окружавшей трон, и готовился, как и положено было по канону сразу после рукоположения, произнести проповедь, да такую, чтобы весь православный мир России понял его твёрдость в борьбе со злом и поверил в неё. Нет, он не станет нарушать подписанное соглашение с иерархами церкви, он не будет хулить опричнину и не станет давать советы, как управлять державой, то есть, как и обещал, не прикоснётся к светским делам правителя, он лишь станет говорить только о добре и зле, о духовной чистоте помазанника Божьего, о его нравственности. Он, конечно, вполне представлял, какие последствия могут за этим последовать, но решил без колебаний проводить именно ту линию, о которой они с Сильвестром мечтали.

Когда он начал проповедь, все честные патриоты, болеющие душой о благе России, а не о своей мамоне, воспряли духом, кромешники же заскрежетали зубами от злобы, пока бессильной.

Новый митрополит хотя ни разу не назвал имя Ивана Васильевича, но было понятно — именно для него проникновенные слова митрополита Филиппа. Он говорил о долге правителей быть отцами подданных, блюсти справедливость, уважать достойных и их заслуги. С особой строгостью зазвучала проповедь, когда Филипп заговорил о вреде державам, если к трону прилепляются, как банные листы, те, кто служит не отечеству, но страстям, кто хулит искренность, возносит достойных хулы.

Более всего, однако же, митрополит Филипп своей речью словно старался предупредить Ивана Грозного, сколь бренно земное величие; говорил вдохновенно о победах невооружённой любви, которые приобретаются государевыми благодеяниями и которые ещё славнее побед ратных. Подобное давно не звучало в этом храме. И в других тоже.

Все, кто находился рядом с Иваном Грозным, внимательно наблюдали за ним, не вспыхнет ли он гневом; но всем казалось, что царь внимает архипастырю с благоговением.

И в самом деле, проповедь невольно перенесла грозного царя в годы юности, когда он под влиянием добрых наставников, особенно Сильвестра и Адашева, вкушал истинную сладость доброго правления и, должно быть, теперь в душе его шевельнулось раскаяние. Такой вывод можно было сделать из того, что к радости всех честных людей царь приласкал митрополита; кромешники с собачьими мордами на луках присмирели и уже не действовали безконтрольно. Казалось, задремало чудище, и наступает благодатная тишина. Какая бывает перед страшной грозой. Воздух спит. Нет даже лёгкого дуновения. Ни лист на дереве, ни травка на земле не шелохнутся. Лишь одно настораживает; замолкли пташки, только что весело и разноголосо щебетавшие.

Тишина эта благодатная будто предупреждала: жди бури.