Вокруг трона Ивана Грозного

Кто же станет перечить царскому сыну, такому же спорому на расправу, как и отец, такому же гневливому. Начали отмерять шагами. И никто, ни девы и жёны, прекрасные в наготе своей, ни те, кто готовился истязать их, вроде бы не слышали вовсе, как заливается в пышной зелени лещины церковного кладбища соловей, а в его трель вплетается плаксивое «фюи, фюи» иволги (словно сгоняет её кто-то злой с гнезда или уносит детишек малых); столь же тревожно многоголосили иные птахи, а над всеми ими как бы господствовало воронье карканье, утверждавшее своё господство не над гнездом или веткой, а над всей кладбищенской рощей: птичий мир жил своими заботами, люди — своими. Одни готовились с достоинством встретить истязания и смерть, другие — истязать до смерти. Что же, такова жизнь. По законам ли она природы или вопреки им, но она такая, какая есть.

Выровнялись лучники на определённом месте. Великий князь Иван наставляет:

   — В перси их пышные. В руки лебединые. В ноги соблазнительные. В бёдра округлые. Да не слишком натягивайте тетивы. Чтоб лишь поклёвки были. Давай.

Полетели стрелы с мягким шелестом, впиваясь в перси, ноги, руки, бёдра. Совсем неглубоко. И всё же три пригожих девы повисли на путах с пронзёнными сердцами, и наследник престола вскипел гневом:

   — Вы что?! На их место хотите?! Сказано как стрелять, так и стреляй. Ещё хоть одна стрела в сердце угодит, всех вас попривяжу рядом с упрямыми и неблагодарными холопками!

Кому хочется быть привязанными к кладбищенской изгороди, да ещё нагим? Больше не сердобольничали стрелявшие.

Когда выпустили по десятку стрел, великий князь Иван приказал Бельскому:

   — Приведи новичков. Пусть поупражняются в стрельбе.

Молодых стрельцов много. Почти полусотня. Когда Богдан Бельский собрал всех, несчастные боярыни и сенные девы уже медленно истекали кровью. Вместе с кровью улетучивалась, кажется, у них и гордость за свой смелый поступок, они всё более и более теряли бодрость духа, их головы свисали на груди, словно безжизненные, тяжёлые косы повисли никчёмными плетями. Без былой красоты своей.

Подошли новички, скованные робостью. А Богдан Бельский спросил грозно:

   — Вы кто?! Мужи ратные или слюнтяи?! Если маменькины сынки, скидавайте доспехи да надевайте сарафаны. А коли в царёв полк взяты, покалывайте удаль свою, крепость руки и точность глаза. Не жёны и девы перед вами, но враги царёвы, кому вы присягнули служить верой и правдой животом своим!

   — Верные слова, — положил руку на плечо Польского великий князь Иван. — Или служи, и ни — вон!

После такого напутствия новички из кожи лезли, выказывая умелость и старание. Когда колчаны пустели, они шли вырывать стрелы из тел окровавленных и вновь возвращались на прежнее место, чтобы снова пускать стрелы в истекающих кровью боярынь и сенных дев, уже безразличных ко всему, потерявших чувство времени и боли.

Только к вечеру закончился разгул кровожадности, и тогда, собрав деревенских мужиков, Богдан Бельский велел им выкопать общую могилу за оградой церковного двора и без покаяния свалить казнённых в эту общую яму. Бугра не велел поднимать.

   — Ровняйте с землёй, чтоб заросло травой и не привлекало взора.

   — Не по-христиански такое: над могилкой попанихидил бы наш поп.

   — Не шкни. Или спешка в эту могилу ложиться?

Закончив урок, пошли по домам, дорогой уговорившись меж собой, что на сороковой день заставят попа отслужить поминальную службу по убиенным, поставят оградку и водрузят крест.

   — Небось завтра же позабудет царь-батюшка о содеянном.

   — И то... У него сколько казней позади, да сколько ещё впереди. О всех помнить — голова вспухнет.

ДМИТРИЙ ГЕРАСИМОВ

Поезд, названный посольским, выехал ранним утром через Фроловские ворота Кремля и направился на Ярославскую дорогу. Путь поезда вначале к святому Сергию, а после поклонения его мощам, через Ярославль и Вологду — в Холмогоры. Впереди ехали посол царя Ивана Грозного к царю датскому дьяк Посольского приказа Дмитрий Герасимов и чуточку приотстав от Герасимова, князь-воевода Хилков, а слева, на полкорпуса отстав от них, сутулился в седле, держась за луку, известный на всё Поморье кормщик Семён Веригин. Тихо на улицах Москвы. Только перекличка горластых петухов да лай дворняжек, усилившийся, когда посольский поезд втянулся в Скородом, нарушали ещё сонное спокойствие города.

Вот и прямоезжая дорога на Ярославль, через Сергиеву лавру. Герасимов пустил коня рысью, не взяв на то согласия князя Хилкова, и это ещё более омрачило чело храброго и удачливого в сечах воеводы.

«Ишь! Нос дерёт! Почтил его царь посольством, на сивой кобыле не объедешь!»