Вокруг трона

Расположившись на зиму сначала в Пизе, потом в Ливорно, где он вел самую веселую жизнь, Алексей действительно занялся устройством восстания в Морее, завязал сношения с майнотами и весной появился под Наварином в роли избавителя. К несчастью, принужденный думать о собственном спасении, он должен был снять осаду Модона и предоставить тех, кого намеревался освободить, ужасным мучениям притеснителей. Правда, скоро после того, при чесменском пожаре, эта неудача исчезла в славе, вспыхнувшей ярким пламенем. Участие главнокомандующего победоносного флота в этом блестящем подвиге служило предметом многочисленных противоречий. Его полная неопытность в командовании кажется довольно серьезным аргументом для тех, кто приписывает ему в этом деле роль второстепенную. По свидетельству его двух английских контр-адмиралов, Эльфинстона и Дёгделя, также как нескольких русских офицеров, он при этом случае даже не высказал своей несомненной храбрости и обычной решительности. Морская ширь, с которой он вовсе не был знаком, смущающая новичка еще больше суши, могла повлиять на его природную энергию. Тем не менее он был провозглашен героем дня, и при его возвращении в следующем году в Петербург Екатерина не удовольствовалась триумфальными арками, торжественными шествиями и всякого рода почестями, чтобы выказать ему свое восхищение и благодарность. К фамилии его было прибавлено определение Чесменский. Знаменитый маринист того времени, Филипп Хаккерт, обессмертил его славу рядом картин, и собственноручная записка Екатерины послужила для Орлова квитанцией на все суммы, истраченные в течение кампании «на какие бы то ни было надобности». Сабатье писал в это время:

«Граф Алексей Орлов – самое важное лицо в России... Он своим появлением затмевает всех. Чернышевы не смеют и головы поднять... Екатерина его почитает, любит и боится... В нем можно видеть властителя России».

Он не сумел удержаться на той высоте, на которую его вознесло счастье. Вернувшись в Италию, он опять изумил Ливорно и Пизу своей азиатской роскошью и причудами сатрапа; у него сохранилось еще достаточно обаяния, чтобы прельстить красавицу Кориллу Олимпику, по настоящему Магдалину Морелли, поэтессу, увенчанную в 1771 г. лаврами Петрарки и Тассо в Капитолии; но единственным новым подвигом, которым он напомнил о себе – был захват несчастной княжны Таракановой, печальную судьбу которой мы расскажем ниже: в сущности, разбойничий подвиг и порядочная низость. Екатерине на этот раз некогда было проявлять свою благодарность: она в эту минуту как раз старалась освободиться от брата Алексея. Она запретила герою Чесмы покидать флот и приказала учредить в портовых городах строгий надзор, чтобы он не вернулся. Он нарушил приказ и в 1773 г. появился в Петербурге. Ему приказали удалиться в Ревель. Но это была только мимолетная гроза. Скоро возвращение фавора Григорию вернуло первенствующее положение и Алексею. Екатерина снова начинает идеализировать в нем национального героя, творца новой славы – славы русского флота. Театр прославляет его подвиги; на золотых медалях он изображен Марсом; в Царском воздвигается мраморная колонна в память его подвигов, а в 1774 г., когда иностранные послы, живущие в Петербурге, напрасно употребляли все усилия и пытались пустить в ход подкуп, чтобы узнать текст мирного трактата с Турцией, и Панин отказывался сообщить его даже союзным дворам, под предлогом некоторых еще не устраненных затруднений, чесменский победитель овладел текстом и преспокойно велел собственной властью напечатать его в Ливорно.

Но в обществе его престиж уже уменьшился. Дюран полагает, что выражает общее мнение, когда пишет:

«У графа Алексея Орлова есть только сила, но нет мужества. Обстоятельства выдвинули его вперед; но сам он, по своим дарованиям, не способен создать обширного проекта, а еще менее энергично выполнить его. Никогда во время своих кампаний он не подходил под неприятельские выстрелы и ни разу на борте его корабля не было убито ни одного человека. Он менее предан императрице и менее полезен ей, чем она воображает. На днях он отзывался о ней чересчур свободно».