Вокзальная проза

В нижних этажах возникают лавочки и лавчонки, открытые круглосуточно, в основном они торгуют снедью, батарейками, газетами, маслом и Библиями. Чаше всего это киоск, ларек, иногда палатка с подсобным помещением. Для этих лавочек придумали специальные лампы, которые призваны поддерживать бодрый дух в покупателях, а равно и в продавцах. Мужчина, продающий шторы, так в своих шторах и живет, а рядом торгуют постельным бельем, супруги соединяются прямо тут под перинами, одеяла горбатятся, стимулируя бизнес. Многие из подземных торговых улиц располагаются в стенах старинных сводчатых коридоров, но есть и не старинные, прорытые недавно, да такие высокие, что в них можно спокойно расставить фонари, мало того, здесь и транспорт ходит, что опять-таки оживляет торговлю. Ветры, раздувающие палатки, — это воздух, втянутый из упомянутых туннелей, которые сейчас роют во все стороны. В зависимости от направления ветра и от места они пахнут по-разному, то, к примеру, чесноком, поджаренным на оливковом масле, то карри; иные ветры дышат немыслимым жаром арабского кофе. Большинство новых поездов движутся по приборам, но пассажиров множество, они едут, спят, мы различаем человеческие фигуры за занавесками, в кабине машиниста; локомотивами давным-давно управляют дистанционно, ни тебе контролеров, ни проводников, сам себе голова.

Корневище вокзала, сплетение туннелей и коридоров, откуда вся постройка всасывает свои соки, все растет, съемщики помещений копают все дальше, пристраиваются в каждой нише, занимают пространства между столбами и опорами, обживают боковины туннелей, чтобы оторваться от стройплощадок, порой покинутые гнездовья и остыть не успеют, как их ликвидируют и вскоре превращают в общедоступные места. Там, где селятся такие съемщики, как известно, возникает жизнь, за которой будущее; и у этого образа жизни уже есть свои приверженцы и подражатели; многие домовладельцы ведут себя точно так же, одеваются все небрежней, едят меньше. Они не видят необходимости расставаться с принадлежащей им квартирой, но живут на сочных ветвях, в кроне того растения, какое представляет собою наш вокзал, срывают перезрелые плоды, которые сами лезут им в рот, спят в раскрывшихся чашечках цветов, тогда как настоящие съемщики, которые сами себя ни за что так не назовут, суть часть корневой системы, слепые землеройки, которые должны все время двигаться, все время совершать важные находки — заброшенные комнаты, теплые озера. Здания постарше были в свое время просто-напросто надстроены, на старых фундаментах воздвиглись новые этажи — дворцы на церквах и церкви на могилах. Кое-где в ниши шлангами впрыскивают воду, чтобы полить краевые корни, вода сякнет в корневой системе, в тонких капиллярах, так и не добираясь до дна. Опасения, что эти операции могут подмыть фундамент и обрушить его, мы готовы развеять: чем глубже проникают в землю корни вокзала, тем мощнее ветви его кроны.

Спички

Глазам публики вокзальный придворный невидим. Он сам решает, что ему делать. Присутствовать. Быть тут как тут. Оказаться в нужном месте. При массовых дежурствах я ношу затычки-беруши, которые разминаю, леплю по форме слухового прохода и стараюсь засунуть поглубже. Пока разминаю и леплю, я получаю представление о моих слуховых проходах, ощущаю их как массу, стремлюсь привнести в затычку дневное ощущение, дневную форму, а уж потом засовываю в ухо, где она раздувается, каждый раз по-иному, я запихиваю затычки все глубже и глубже, чтобы вычленить самые глухие звуки, зону так называемых грубых, массовых, или фоновых, звуков. Надо иметь возможность ощущать эти вибрации, читать их всей телесной массой, когда нас соберется большая, плотная толпа. Мы пользуемся стенками-глушителями, составными элементами, которые устанавливаем снова и снова, чтобы обслужить новые входы и выходы, точно скалы перекрываем потоки проезжающих. «Проходите, проходите, пожалуйста!» — таково единственное указание, которое мы даем. Придворный сливается с кулисами, желая принять цвет окружающей среды. Волны, заданные расписанием, он бегло читает в шипучей пене, вскипающей над шумными потоками: белеет усердие, желтеет гонка, зеленеет поспешность.