Воланд и Маргарита

Казнь Иешуа поражает отсутствием непременной в подобных случаях толпы, ибо казнь – не только наказание, но и назидание. (О сборище народа, конечно же, говорится в Новом Завете.) Роман мастера объясняет это тем, что «солнце сожгло толпу и погнало ее обратно в Ершалаим» (с. 590). За цепью легионеров под фиговым деревом «утвердился... единственный зритель, а не участник казни, и сидел на камне с самого начала» (с. 591). Этим «зрителем» был Левий Матвей. Итак, кроме двух цепей римских солдат, окруживших Лысую Гору, Левия Матвея в качестве зрителя, Крысобоя, «сурово» поглядывающего «то на столбы с казнимыми, то на солдат в цепи» (с. 590), и Афрания, который «поместился невдалеке от столбов на трехногом табурете и сидел в благодушной неподвижности» (с. 590–591), других свидетелей казни нет. Это обстоятельство подчеркивает эзотерический характер момента.

В противовес Иисусу, не терявшему на Кресте сознания, Иешуа большей частью находился в забытьи: «Счастливее двух других был Иешуа. В первый же час его стали поражать обмороки, а затем он впал в забытье, повесив голову в размотавшейся чалме» (с. 597). Очнулся он только в тот миг, когда стражник поднес ему губку с водой. При этом «высокий» (с. 440) голос Иешуа превращается в «хриплый разбойничий» (с. 597), словно приговор и казнь изменили сущность благодушного философа. После злобного выпада Дисмаса Иешуа, верный своей доктрине «справедливости», просит палача напоить и Дисмаса, «стараясь, чтобы голос его звучал ласково и убедительно, и не добившись этого» (с. 598). Неудачная попытка перемены «разбойничьего» голоса на «ласковый» как-то не вяжется с предыдущим описанием Иешуа: словно он пытается играть на кресте некую роль, но интонация его подводит.

О том, что повешенным давали воду, Новый Завет не говорит. Их поили особым напитком, имеющим наркотическое действие, после принятия которого Иисус сразу же умер. В разговоре с Пилатом Афраний говорит, что Иешуа от этого напитка отказался.

Похоронен Иешуа тоже своеобразно, вопреки всем иудейским обычаям и свидетельствам о погребении Иисуса Христа. Волею авторов «апокрифа» место захоронения Иешуа оказалось чрезвычайно далеко от Гроба Господня. Иисуса похоронили здесь же, на Голгофе, где были скальные пещеры, в которые помещали покойников, закрывая вход в пещеру каменной плитой. Ученики не переносили тело Учителя далеко, а похоронили в пустом гробе (пещере), принадлежавшем богатому последователю учения Иисуса Иосифу Аримафейскому, который выпросил у Пилата разрешение на захоронение. Участие Иосифа Аримафейского упоминается всеми евангелистами, а о том, что гроб принадлежал ему, читаем у Матфея: «И, взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею и положил его в новом своем гробе, который высек он в скале; и, привалив большой камень к двери гроба, удалился» (Мф. 27: 59–60).

Тело Иешуа похоронная команда вывезла за город, взяв с собою и Левия. «Часа через два достигли пустынного ущелья к северу от Ершалаима. Там команда, работая посменно, в течение часа выкопала глубокую яму и в ней похоронила всех трех казненных» (с. 742).

Вообще в обычаях иудеев было оставлять тела преступников (в случае, если у них не оказывалось родственников) в долине Хинном (Геенне), которая до 622 года до н. э. была местом языческих культов, а затем превращена в свалку и проклята. Можно было бы предположить, что тело Иешуа отвезли туда, однако Геенна расположена к югу от Иерусалима, а тела булгаковских преступников отправили на север. Поэтому никаких реальных указаний на то, где похоронили разбойников, Булгаков не дает, – топография остается тайной, известной только участникам похоронной процессии и Понтию Пилату. «Пустынное ущелье» может ассоциироваться с пустыней и козлом отпущения, но и эта ассоциация не проливает свет на загадку погребения Иешуа. Остается только северный ориентир.

Цепь отрицаний, связанных с рождением, жизнью и смертью Иисуса Христа, в романе Булгакова замкнута: и место рождения Иешуа, и место его последнего приюта отнесены куда-то на север Палестины. Здесь вспоминается ария, врывающаяся в телефонный разговор «московской части» романа: «Скалы мой приют», которую можно отнести и к посмертному наказанию Пилата, и к погребению Иешуа. Даже если на могиле «философа» происходили какие-либо чудеса, их никто не мог видеть: стражников там не оставили; яму сровняли с землей и засыпали камнями так, чтобы она не выделялась на фоне каменистой пустыни. Левий, случись ему вернуться сюда, вряд ли разыскал бы могилу учителя, ибо опознавательный знак знал лишь руководивший похоронами Толмай.