Волчанский крест

Захар Макарьев выковырял из-под одежды трубку мобильника, казавшуюся в его мосластой ладони маленькой и несерьезной, вроде одноразовой китайской зажигалки, неуклюже потыкал пальцем в подсвеченные красным клавиши и с важным до комичности видом приложил трубку к уху.

— Ну, — сказал он недовольно, дождавшись ответа, — где ты лазишь? Я уже на месте. Что?.. Ага, вижу.

Он уже действительно разглядел Горку, который, вынырнув из стеклянных дверей какой-то забегаловки, торопливо шлепал по снеговой жиже к машине. Одной рукой Горка прятал в карман телефон, а другой — утирал влажные, лоснящиеся губы. Жест был очень характерный, и Захар подумал, что зря, наверное, взял с собой этого алкаша. Нужно было позвать кого-то другого, но кого? Кто в Волчанке не алкаш? Зато Горка — свой в доску, пуд соли вместе съели. И главное, он один из немногих, кто полностью в курсе — не чуть-чуть, не более или менее, а полностью. Больше Захара и Горки про все эти дела знал разве что мэр Волчанки Николай Гаврилович Субботин да этот его здоровенный прихлебатель, который, если верить Горке, в данный момент обретался внутри «Эдема».

Горка был невысокий, щупленький, весь какой-то сгорбленный, скрюченный, краснорожий и носатый. Из-за этой несерьезной внешности его, собственно, и звали Горкой — не Егором, не Егоркой даже, а именно Горкой, причем все, от мала до велика. Просто в голову никому не приходило назвать этого шибздика полным именем. Даже участковый как-то раз, составляя протокол за выбитое по пьяному делу соседово окошко, так и написал в своей филькиной грамоте: Горка. Потом, конечно, спохватился, зачеркнул и написал как положено.

Зато фамилия у Горки была знатная — Ульянов. Из-за этой фамилии, ясное дело, пытались его Лениным дразнить, однако кличка не прижилась — не похож он был на вождя мирового пролетариата, хоть убей. А еще Горка был охотник — чуть ли не первейший на всю волчанскую округу. Хаживал он и на лося, и на кабана, и на медведя — даже, между прочим, с рогатиной. Белку, бывало, бил в глаз с тридцати шагов — ясно, до тех пор, пока не начал всерьез закладывать за воротник. Зато с ножом Горка до сих пор управлялся, как никто. Ну, чистый артист! При желании мог прямо на ходу шкуру снять — неважно с кого.

Словом, если подумать хорошенько, лучшего напарника для поездки в Москву Захару Макарьеву было днем с огнем не найти.

Пока Горка, плюхая по слякоти растоптанными, сто лет не чищенными башмаками и поминутно оскальзываясь, шел к машине, Захар успел вспомнить все это и еще кое-что. То, например, как в метро их остановил милиционер — слава богу, не черный, а свой, русский, хотя тоже тот еще козел. Остановил, как водится, для проверки документов — принял, надо полагать, за гастарбайтеров из Украины или Белоруссии. Паспорта у них оказались в порядке, железнодорожные билеты тоже, так что все обошлось благополучно. А могло ведь и не обойтись, потому что у Горки, чтоб ему пусто было, при себе имелся пакет. Обыкновенный такой пакет — полиэтиленовый, черный, обтерханный и мятый, и этот пакет он непринужденно перекладывал из руки в руку прямо перед носом у мента, пока искал по карманам свой паспорт. Раз пять, наверное, переложил — будто нарочно, ей-богу. А Захар стоял рядом, обмирая, и ждал, что менту все это вот-вот надоест и он просто так, от нечего делать, пожелает взглянуть, что там, в этом пакете, лежит. А дальше — как в песне: «Вот пуля пролетела, и — ага.» Захар в тот момент едва-едва в штаны не навалил, а Горке — ну хоть бы что!

В последний раз поскользнувшись на узенькой, пробитой наискосок через толщу сугроба тропке и едва не сев при этом тощим задом в ледяную лужу, Горка уцепился одной рукой за дверную ручку, а другой — за крышу кабины. Пакет при этом с глухим стуком ударился о дверцу. Он так и ходил пропустить сто граммов с этим пакетом. Вот ведь сволочь отмороженная, прости господи!

Дверной замок негромко щелкнул, машину слегка качнуло, и Горка плюхнулся на заднее сиденье. Едва он закрыл дверь, как по салону разнесся отчетливый запашок — смесь ароматов только что выпитой водки и давно не мытого тела.

— Ну? — не оборачиваясь, спросил Захар.

— Туточки он, — дыша перегаром, скаля в довольной ухмылке мелкие гнилые зубы и шурша пакетом, доложил Горка. — В магазине.

— Ясно, что не в шалмане, где ты квасил, — не упустил случая съязвить Захар.

— Да ладно, квасил, — отмахнулся Горка. — Подумаешь, пропустил сто грамм для храбрости. Сто грамм даже солдатам перед атакой выдавали. Наркомовские, понял?

— Знаю я твои сто грамм, — проворчал Захар, вызвав на индифферентной морде таксиста тень понимающей усмешки. — Давно он тут?

— Да уж минут двадцать. Медленно ты добираешься.

— Сам попробуй быстрее, — огрызнулся Макарьев. — Это ювелирный? — спросил он у таксиста.

— Самый крутой, — ответил тот. — Ну, если не самый, то, как говорится, один из.

— Вот козел, — через плечо сказал Захар Горке.

— А то ты не знал, — откликнулся тот и опять красноречиво зашуршал пакетом.