Волчата

Я тихонько шагнул в сторону, пробираясь за спинами зрителей в сторону пленника в углу. Присел с ним рядом. Он, почувствовав движение, ошалело скользнул по мне взглядом и снова уставился на происходящее. Весь там. В зрелище этого процесса. Оторваться не может. В такт этому «ой-ой» у него дрожат губы, и дёргается лицо.

А я… я — нет. Я не институтская барышня. За этот год я столько всякого нахлебался, что просто иллюстрация к этнографическим запискам какого-то француза: «степные джигиты используют полонённых мальчиков для их наслаждений» — даже с озвучкой на три голоса… Да, обращает внимание. Но от дела не отвлекает. Скорее наоборот:

Нравиться?

— А…? Чего? Что?!!! Господи, пресвятая богородица, язычники окаянные…

— Ты будешь следующим.

— Эта… почему? Нет! Не надо! Я не хочу!!!

— Половцы ищут свои старые вещи. После битвы, что была сто лет назад. Какие-нибудь удила, стремена, бляхи, заклёпки. Не встречал?

Парень смотрел на меня совершенно ошалелым взглядом. Явно не понимая: о чём это я. Когда тут вот, прямо на глазах, на родном подворье, в поварне, где они всегда, всей семьёй, каждый день…

— Если это старьё им отдать — они уйдут. Вот этого больше не будет.

Вообще-то — да. Начнётся марш, а вне длительных стоянок у воинов и других дел хватает. Но собеседник ошалело отрицательно трясёт головой.

— Жаль. Хан бы обрадовался. Ну, извини. Что отвлёк.

— Стой! Я знаю! Я покажу! Тут рядом! Мы с братом закопали. Ну, вроде клад. Понарошку. Ну, играли. Ещё летом закопали. Тут, во дворе, под углом овина. Правда! Я покажу!

Я приложил палец к губам и тихонько отправился к своему микро-баю. Скулёж и уханье за моей спиной учащаются и усиливаются. Мда… Мальчишка молодой, может не выжить. Хотя… выжить для чего? Для нескольких лет в неволе в Степи? Или для греческих галер и каменоломен когда вырастет? Не жалей, Ваня, «аллах акбар», «на всё воля божья». «Suum cuique» — «каждому — своё»… Так было написано над воротами Бухенвальда.

Конец тридцать пятой части

— Часть 36. «Бессмертный волк серебряный как снег…»

— Глава 192

Я уже почти добрался до выхода, когда сзади раздался повелительный возглас:

— Дур! (Стой).

Что это меня — стало ясно сразу: один из молодых парней, стоявших у входа, цапнул меня за шиворот и развернул к центру помещения. Нукер, отжавшись на одной руке, упёртой в холку подростка под ним, второй — приглашающе помахал мне. Его широкая морда расплылась в многообещающей довольной улыбке. Редкие жёлтые зубы хорошо гармонировали с реденькими усиками. Что-то мне это лицо очень напоминает Париж — так и хочется съездить.

Меня подтащили к нему и поставили рядом на колени. Теперь мне было хорошо видны подробности происходившего под халатом. На спине полонянина, лежавшем на животе без штанов, с задранной на голову рубахе, уверенно, по-хозяйски устроился этот редкозубый хозяин жизни. Жизни разложенного мальчика — наверняка.

Улыбка стала ещё шире, и он уверенно запустил свободную руку в разрез на груди моего полушубка. Факеншит! Правы-таки правоверные евреи со своей ежедневной молитвой: «Спасибо тебе, господи, что я не родился женщиной». Или дамы к такому привычные? Но даже через кольчужку… неприятно.

Я, было, инстинктивно отдёрнулся.

Размечтался…

Меня сразу придавили. Подбери инстинкты, Ванюша. А также сопли, чувства и эмоции. Эти ребята все варианты уже видели, и типовые реакции у них накатаны. Отработаны на всевозможном «русском мясе», отлавливаемом этими «серыми тараканами» и послушно бегающим через Степь. Тысячу вёрст, тысячу лет. Или — непослушно дохнущем в процессе отгонки стад двуногой и четвероногой скотинки. Так дохнущей, что на десять вёрст вдоль степных шляхов — непрерывный слой костяков.

Единственное моё отличие — молотилка со свалкой. Которые «здесь и сейчас» — никому нафиг не нужны. Но мне они задают масштаб наблюдаемого события: мелочь мелкая, неразличимая в глобальном историческом прогрессе человечества. Что ж я, с мелочью не разберусь? Сохраняй самообладание, Ивашка-попадашка. Думай. Веди себя… «правильно».

Вариантов у меня нет — чистый фатум пришёл. В десяток сабель из меня фарш нарубают мгновенно. Хотя — они и рубить не будут, чуть прижмут, повяжут плотнее. Будет то же самое — как им вздумается, как им в сию минуту в голову взбредёт. Только я буду уже битый и упакованный. Взамен невидимых пут страха, смирения — будет ремень сыромятный очевидный. Тушка приготовленная.

И будет спровоцированное моим… шевелением — их общее юношеское желание чего-нибудь… уелбантурить с жертвой. С не-мычащим снарядом в молодёжно-спортивных играх с острыми предметами. А говорить им что-нибудь… Они ж русского языка — не понимают!

Но я попытался:

— Евсахиби…

Нукер сжал мне нижнюю челюсть, оттянул и заглянул в рот:

— Карош, карош оглан. Соссуз. Хизла.

Хизла — понятно. «Быстро». А чего быстро? Нукер подёргал меня за отворот полушубка:

— Хизла-хизла. Сургун.