Волчье лезвие

– Так бывает, когда у вас одни отец и мать, – наблюдал Рогарит, как игла ныряет в ткань. – Мой брат Агилульф. Я обогнал его на две зимы… Пока мальчишки не возьмут в руки оружие, они для него как надоедливые москиты. А девчонок замечает… когда есть, что замечать.

– Возможно, дети его пугают, но, так или иначе, мужчине нужен наследник, – перекусила Теоделинда нить серебряными ножницами, – Слышала, римляне ещё сохраняют власть в Италии.

– Её земли идут от гор, что мы пересекли, до жаркого острова с высоченной дымящейся вершиной и с трёх сторон окружены морем. Этим островом владеют греки, а ещё куском земли через море. Там город Регия¹⁹. Нам пока не подвластны Неаполь, Венеция, Генуя. Всё это приморские города. Они удерживают их с помощью флота. Хотя у нас теперь есть римляне-корабелы, мы не рискуем плавать, – говорил Рогарит, а руки Теоделинды подрагивали, и она пустила кривой стежок: «Я не видела крепостей кроме своей, а сколько же их там, где мне быть королевой?».

– Но хуже всего, – продолжал он, – что узкая полоса земли от Рима до Равенны, между двух морей, никак нам не сдаётся, а за ней наши южные герцогства – Сполето и Беневенто, которые никак не утихомирятся, отказываются подчиняться королю… вплоть до мятежей. Я вас растревожил?

Теоделинда не отводила глаз от свечи.

– Нет, просто заговорили о Риме, и мне стало любопытно, как вы справляетесь, служа и понтифику, и своему народу, – посмотрела Теоделинда на него, затем вернулась к рукоделию, – ведь понтифик не жалует неправую веру (арианство).

– Но я служу не понтифику, а… – поднял Рогарит глаза к каменному потолку с деревянными балками бурого цвета. – Король запрещает нам католические обряды. Но теперь, раз вы, наша королева, следуете другой вере, то он смягчился и просит позволения, чтобы я написал понтифику о вас. Вот об этом-то мне и надо было поговорить.

– И что же это даст королю?

– Видите ли, случалось, что некоторые из моих собратьев нарушали запреты и подвергались наказаниям. Я и сам недавно рисковал стать изгоем, но… – перекрестился Рогарит, – мой брат меня спас.

– Другими словами, король желает наладить отношения с Римом, – ощутила Теоделинда укол от слов епископа и едва не воткнула иглу в палец. – Для чего же я ещё ему нужна?

– Понимаю вас, – ответил Рогарит, – но лучшие решения всегда бьют по многим трудностям. И чтобы вы знали, Рим не желает мириться с властью греков. Они бы с радостью зажили сами по себе.

– Как же брат вам помог, интересно? – сказала Теоделинда после непродолжительного молчания, в котором ощущала явную тяжесть в плечах, словно затекли мышцы от сидения на месте.

– Приказал своим людям, и утром, когда я спал, они вытащили меня из постели и упрятали в темницу, чтобы я не выступал на таге, – ухмыльнулся Рогарит, – представил так, будто я напился из-за содеянного. А потом сговорился с вождями и гастальдом на двести монет фельгельда.

– Так поступить с родным братом! Не слишком ли жёстко? – сказала Теоделинда с мыслью: «Интересно, Гримоальд или Тассилон пошли бы на такое?».

– Может быть, и жёстко, но он получил, что хотел… Знаете, когда Аго сделал первый вздох, то волки, что кружили вокруг нашего селения, испугались и ушли. Потому его стали звать Волчье лезвие. И я рад тому, что он мой брат.

Они поговорили ещё немного. Теоделинда дала согласие на письмо в Рим.

Следующий день принёс весть, которая взбудоражила всех в крепости и в округе: франки с гонцом прислали ультиматум. Он гласил, что либо бавары откажут лангобардам в браке с Теоделиндой, либо отдадут герцогство под власть короля Хильдеберта.

Отец слёг. Братья ходили хмурые, отправляли гонцов, собирали войско. Когда Теоделинда ловила на себе взгляды – братьев, приближённых герцога, слуг, крестьян на полях – ей казалось, они винят её, а потому ночью долго не ложилась, бродила по комнате с Львёнком на руках. Пальцы ходили по мягкой шерсти, а живот сводило от страха.

Из всех только Херти осталась прежней, да Тассилон с привычной жизнерадостностью сказал ей, что подобная стычка – мелочь, не сулящая вреда. Его слова показались Теоделинда прохладной водой, что смягчает горло, пересохшее от жажды. Но как же тогда: «Отдайте все земли!» – разве это мелочь? Ведь могла же поступить иначе? И она снова злилась на себя.

Через два дня посольство лангобардов отправлялось обратно. В то утро Теоделинда спустилась во двор под солнечные лучи, которые не радовали, а только заставляли её щурить сонные глаза. Двор крепости шумел привычными звуками, к ним добавились разговоры длиннобородых воинов, которые у конюшни седлали лошадей, крепили походные мешки, оружие и провизию. Тассилон и Гримоальд стояли в двадцати шагах от них, обхватив ладонями кожаные пояса.

– Вышла проводить своих родичей? – сказал Гримоальд так, словно провёл лезвием по камню, когда заметил Теоделинду, шедшую на кухню с утренней проверкой. – Что-то не изволят они нам помочь, только сладкие речи от них слышали.

Она повернулась и подошла к нему.

– Ты же сам не хотел моего брака с Людером? – встала Теоделинда напротив Гримоальда.