Волчье лезвие

– Нечего было молчать, пока командир ещё не приказал выступать. Он бы выслушал и разъяснил, – ответил Ирм. – Всегда так делает. Скот и пленные не дадут им быстро сорваться с места. Ничего Лег, две зимы назад я таким же дурнем был. Потом понял, Агилульф знает, что делает. Вряд ли, его вообще посещают сомнения.

Ирм ошибался. Тревожная мысль, как одинокое хмурое облачко на небе, посетила Агилульфа: «Могут порешить всех и бежать», но он отогнал ее, спрятал глубоко внутри, заменил другой: «Что ж, тогда крестьянам не повезло».

Когда ночь скрыла буйное цветение на лугах и полянах, а уханье сов, писк москитов и шорохи от лап лесной живности сопровождали безмолвное движение отряда среди раскидистых буков, редких клёнов и молодых дубов, Агилульф приказал встать.

– Ирм, Лег, – махнул Агилульф рукой в темноту. Они спешились и ушли вперёд.

Уже яркие звезды запылали над ними, повеяло ночной прохладой, а разведчиков не было.

Агилульф еще не тревожился, но медовый аромат астранций, что заполнял лесной воздух, вытаскивал из памяти прежде живых мать и сестру. Так пахли волосы матери и руки сестренки Минны, а их спальни всегда украшали эти цветы - звёзды из лепестков. И потому, чтобы избавиться от неприятного чувства беспомощности перед неудержимым врагом – чумой, – забравшей близких пять зим назад, его разум требовал действий, что убивали всякие думы.

Впереди перед ними, в двух десятках шагов от лужайки, где они слезли с коней, хрустнула ветка, затем от ближних корявых стволов отделились две тени.

– Стоянка во второй лощине после рощи, – тяжело дыша, сказал Ирм. – Там тихо. Там странно тихо.

– Что ж, тем им хуже, – произнёс Сундрарит, – нападём внезапно, а там и Вотан дарует нам победу, да, Аго?

– Крестьяне и скот там? – спросил Агилульф, и вытащил из складок туники грибную жвачку – хлебный мякиш пропитанный отваром мухоморов, бросил в рот.

– Так, я и говорю, там странно тихо, ни коровы не мычат, ни людских звуков, – ответил Ирм.

– Так, Лег останься с лошадьми. Веди, Ирм, – перекрестился Агилульф. – Даруй нам победу, Отец, – вынул меч и пошёл следом за разведчиком.

Они не прошли и ста шагов, как медведица бросилась на них у первой лощины. Когтистая лапа вспорола Ольфу живот, и откинула на десять шагов в сторону. Грибное зелье уходило из тела вместе с кровью, но пока защищало его от боли. Сейчас он слышал дикий рёв зверя, крики товарищей, но трава вокруг становилась влажной и липкой и разила кровью.

Когда звериный рык резко стих, оставив только хриплые людские голоса, Ольф прекратил попытки встать. Взгляд его устремился к небу, где новая луна манила к себе. Ноги немели.

«Что ж, старушка Гиза, не видать тебе моей могилы. Поплачешь у деревянного голубя, – бились в его голове мысли слабым пульсом. – Прими меня Вотан в свой дворец отведать медового пива. Не в рай Христов же мне идти».

Лунный круг над ним закрыли лица Агилульфа и Сундрарита, глаза их пылали злым блеском, а плечи вздымались от частого дыхания.

– Спешите, – громко, как ему казалось, сказал Ольф. – Было слишком шумно, чтобы шайка не проснулась.

Агилульф присел рядом, склонив голову, и меч в его руке переливался в ярком лунном свете багровым сиянием от стекающей крови.

– Что Ольф..? Вернемся за тобой. Скоро.

– Нет. Лучше скажи, если на мне распятие, – нащупал Ольф руку Агилульфа, – я попаду к Отцу битв, к Вотану, во дворец павших?

По лицу Агилульфа пробежало смятение. Ольф на мгновение прикрыл веки, по пальцам побежал холод, вдох застрял в горле, прерванный кашлем.

– Ты погибнешь в бою, Ольф, и будешь пировать на небе, – выпрямился Агилульф. – Дай копьё, Сундрарит.

Когда он вонзил копьё ему между рёбер, у него самого, как будто кольнуло под сердцем. Мелькнуло чувство, что излишняя горячность и поспешность и стали виной тому, что старушка Гиза будет оплакивать супруга.

К лагерю гепидов они пошли, уже не скрываясь – с хрустом под ногами, с боевыми возгласами. Ветки хлестали Агилульфа по лицу, кусты царапали голые руки и ноги, но грибная жвачка обезболивала: он не ощущал ничего, и только перед глазами так и застыло распростёртое тело Ольфа с белым, как снег, лицом.

***

Крики жены и дочери прервались медвежьим рыком. Белый туман скрывал их от взора Фроила, его тело сжалось, и, вынырнув из сна, он сел мокрый от пота.

В роще, что они пересекли прежде, чем встать на ночной привал, ревел медведь и кричали люди, но в лагере стояла тишина. И только едва теплились угли вечернего костра под лунным светом, что поблескивал на бронзе украшений, топорах и уздечках коней, которые жались другу к другу от звериного рыка.

«Они приснились, значит, зовут к себе, – лениво текли измышления в тяжёлой голове Фроила, а вялость он списывал на дурной сон. – Где часовые? Там же может быть враг. Точно враг, мы же здесь чужаки».

– Вставайте, – заорал он, толкнув соседа.

На что тот, пробурчав ругательство, заворочался и открыл глаза.

– Что надо?