Волчье логово

Он лежал на самом пороге: голова откинута, широко раскрытые, уже остекленевшие глаза были обращены к небу, посылавшему им бесполезный теперь свет. Дрожа от страха мы заглянули в это лицо. Это был слуга, бывший некогда вместе с Паваном у нас в Кайлю. Мы сразу его узнали потому, что он был хорошо знаком нам и любим. Он часто рассказывал нам о войне, носил наши ружья… А теперь кровь медленно сочилась из его раны. Он был мертв.

Круазета затрясло. Он обхватил руками каменную колонну портика и прижался лицом к ее холодной поверхности, чтобы скрыть слезы. Это был конец, а ведь до сих пор мы не переставали надеяться, что какая-нибудь счастливая случайность, или чье-нибудь предостережение, спасет нашего друга…

— О, бедная, бедная Кит! — и Круазет разразился страшными рыданиями.

Глава Х. HAU, HAU, HUGUENOTS!

Я помню, что покойный Генрих IV Великий (я не знавал человека храбрее его: он любил опасность, как женщину — ради ее самой) никогда не мог сомкнуть глаз перед битвой. Я это слышал и от него самого перед сражением под Арком. В натуре Круазета было нечто подобное: он был способен к сильному напряжению, не покидавшему его пока грозила опасность, — после чего, как правило, следовал упадок сил. Мы же с Мари, хотя и не менее его готовые постоять за себя, были менее впечатлительны и менее подвижны и, пожалуй, в этом больше походили на немцев, чем на французов.

Я сделал это отступление, чтобы после всего, рассказанного про Круазета, его не заподозрили в женской слабости (хотя его сердце было нежнее женского), не скрывая, что каждый из нас вел себя сообразно своему характеру. И я, в то время как Круазет, объятый трепетом, безуспешно пытался скрыть свои слезы, стоял ошеломленный увиденным, взглядывая то на разоренный дом, то на застывшее под лучами солнца мертвое лицо, а в глубине души у меня таилась мысль о несправедливости Провидения, допустившего это. Постепенно вид мертвеца и поруганного дома затмила в моем уме другая картина: я видел родной старый замок, зеленые поля вдоль реки, серые холмы, поднимавшиеся над ними, нашу террасу и… Катерину, выходящую нам навстречу с бледным лицом и широко раскрытыми глазами, вопросительно смотревшими на нас. Но мы не могли утешить ее, — ведь с нами не было ее жениха!..

Легкий шум, созвучный скрипу качавшейся над нами вывески, внезапно вывел меня из задумчивости. Медленно, все еще во власти грустных дум, я обернулся. Одна половинка двери книжной лавки отворилась, и из нее на нас выглядывала старуха. Когда наши взгляды повстречались, она сделала движение, намереваясь как бы закрыть створку, но я не двинулся с места, и, успокоенная этим, она еле заметно кивнула мне головой. Я сделал шаг вперед.

— Ш-ш-ш! — отвечала она, и ее старое, сморщенное лицо, походившее на вылежавшееся нормандское яблоко, выразило глубокую жалость, когда она взглянула на Круазета.

— Что такое? — тоже шепотом машинально спросил я.

— Взяли его, — прошептала она.

— Кого взяли? — переспросил я без задней мысли.

Она кивнула в сторону разоренного дома и пояснила:

— Молодого сеньора, который жил там! О, господа! Каким красавцем он вернулся вчера с королевского приема! Я еще не видывала такого красавца — в атласном колете с бантами… И подумать только, что сегодня утром за ним гонялись как за крысой!

Слова старухи произвели полный переворот в моих мыслях. Сердце мое встрепенулось, и в нем пробудилась новая радостная надежда.

— Ушел ли он от них? — воскликнул я в волнении. — Удалось ли ему скрыться, тетушка?

— Как же! — отвечала она с живостью. — Вон этот бедняга (спокойно теперь лежит, — прости, Господа, ему его же ересь!) храбро отбивался у двери, пока сеньор, выбравшись на крышу, побежал вдоль улицы, а они внизу ревели и стреляли по нему словно мальчишки, с каменьями гоняющиеся за белкой.

— И он скрылся?

— Скрылся? — отвечала она, в раздумье покачивая седой головой. — Этого я не знаю. Боюсь, что теперь-то они его уже взяли… Мы все время наверху дрожали с моим стариком, словно в лихорадке, боясь высунуть нос (он и сейчас в постели, да хранят нас святые!). Но я слышала, как они двинулись с криками и выстрелами к реке и, пожалуй, если взяли его, то около Шатле. Мне так думается!

— Как давно это случилось? — нетерпеливо спросил я.

— Да с полчаса… А вы будете его родные? — с любопытством спросила она.

Но я не отвечал ей, стараясь растормошить Круазета, который за слезами не слышал нашего разговора.

— Есть надежда, что он жив! — сказал я ему на ухо. — Он убежал от них, слышишь!

И я быстро повторил ему рассказ старухи. Приятно было увидеть, как румянец заиграл на его бледных щеках, слезы высохли и новая жизнь, подкрепленная отвагой, пробудила каждый его мускул.

— Значит есть надежда? — воскликнул он, хватая меня за руку. — Надежда, Ан! Идем скорее, не теряя ни мгновения! Если он жив, мы станем сражаться рядом с ним!