Волчье Семя

– Знаю, – закивал Коготь. – Но она Белку не убьет. Повезет к себе. Перехватим в лесу. Вдвоем справимся! Так надежней!

Медвежонок обиженно посопел, порамсил недолго и понял, что брат прав. Легашей на площади много собралось, могли и не уйти. Задел бы кто сестренку – что тогда делать?!

– Согласен, – кивнул головой. – Только еще выследить надо. И догнать! Вон у нее коняга какая!

– Конь знатный, – согласился Коготь. – А только двоих нести не так легко. Догоним. И на первой же ночевке нападем! Куницу того… – он сделал красноречивый жест, – Белку заберем и уйдем в Полению, как твой дед советовал.

– Дед говорил не в Полению. На восход.

– Так на восходе же Поления! По новой с плывунами сторгуемся и свалим!

Медвежонок согласно закивал. Умный брат ему достался.

– А пока надо куницу попасти. Она к «Рыжей Швабре» прислонилась. Это ей пшек ту маляву кидал!

«Рыжей шваброй» в городе называли «королевскую» гостиницу. Не в смысле, что принадлежит королю, просто хозяева намекали, что в ней и королю не стыдно остановиться. И даже утверждали, что королева (тогда еще будущая) Елизавета, следуя к венценосному жениху, почтила «отель» своим присутствием. Почему Антийская принцесса следовала из Лонда в Бер через Нейдорф, рассказчики объясняли туманно. Не то к подружке в Раков заглянула, не то под Кий сгоняла, поохотиться на вильдверов в болотах Белой Сварги. Существовало еще с дюжину подобных объяснений. Но в честь данного события гостиница называлась «Будуар принцессы», а на вывеске красовался портрет царственной особы. Вот только значение первого слова в Нейдорфе никто не знал, а художник в городе был один…

Туда и относили письмо шляхтича. Тот, почему-то утверждал, что это поможет Белке. Может, и не соврал.

– И пшека бы – тоже, – продолжал Коготь. – Шибко правильный он. На рынке нарисовался. Подписался за Белку у чинариков. Малява эта непонятная. Да еще на площади…

– А чего на площади? – не понял Медвежонок.

– А того, столбы ночью ягеры по пьяни спалили. А шляхтич в «Ежике» живет. Чуешь?

– Не-а, – завертел головой Отто. – В «Ежике» до хрена народу живет!

– Не до хрена! Людей там и нет совсем, одни наемники! И с какого переляку пан ясновельможный в ягерской лазейке кости кидает?

– Не знаю…

– Вот и я не знаю… Только стремно всё! И столбы вовремя пожгли, и куница как нельзя кстати нарисовалась. И везде рядом пшек крутится… Эх, жалко маляву ту не прочитаешь!

– Угу, – хмуро согласился Отто. – Буквицы все знакомые, а слова непонятные…

– Ты что? – вылупился на брата Коготь. – Буквицы разбираешь?

– Конечно! А ты нет?

– Откуда?! Что ж ты раньше молчал?!

– А ты не спрашивал. Неграмотным меня назвал. Я думал, ты…

– Нет, ну надо же! – Коготь схватился за голову. – Он, небось, на поленском писал! Ты бы мне прочитал! Я на их языке не горше за пшеков розмавляю!

– Чего-чего?!

– Говорить умею по-поленски, – пояснил Коготь. – Ой, как надо пана пощупать! Но нас двое всего, не потянем. Потому куницу работать будем. Она важнее.

– Ладно, – солидно выговорил Медвежонок. – А с Гундосым и Свином что делать будем?

– А зачем со жмуриками что-то делать? – ухмыльнулся Коготь. – Без нас зароют, – он глянул на удивленное лицо брата. – Ты что, не заметил? Рядом же стоял! Расписал я их на площади.

– Когда? – удивился Отто.

– А пока все на куницу с Белкой бельма пялили! Ну, раз даже ты не въехал! – он довольно улыбнулся. – Ты «медведь», а я – Коготь!

Примечания

Плывун – контрабандист.

Прислониться – встать на временный постой.

Пшек – поленец

Малява – письмо

Правильный – хороший

Лазейка – гостиница

Глава 34

Девчонку довели почти до истощения. За декаду на тюремной баланде можно и ноги протянуть, особенно если и до этого питаться не слишком регулярно. А ребенку разносолами, может, и удавалось иногда побаловаться, но с частотой приема пищи выходило… тоже иногда. Воровская жизнь – она такая. Бывает, разживешься и деликатесом, достойным королевского стола, только окажется он единственной едой за седмицу. А может, каждый день покушать сложится, да только такое дерьмо, что не всякая свинья есть станет. Хряки-то куда привередливей бездомных деток. А бывает, еда и паршивая, и редко. Вот хорошая и часто – это чистейшей воды сказки. Фантастика, как говорили в Салеве!

А тюремная пайка – еще хуже. Хотя по отчетам там и мясо, и крупа, и… Только в готовом блюде ничего этого не видно. Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой. И гоняется медленно, потому как при смерти была, еще когда старший по кухне менял свой домашний мешочек на казенный тюремный. Исключительно из любви к узникам. Домашняя-то крупка, хоть и весом раз в пять поменьше, и мышами погрызенная, а всё же своё, родное! А казенное, оно казенное и есть, разве сервы с поля хорошее привезут? Потому повар и прихватил для компенсации половину коровьей туши. Так что мясо в баланде искать – занятие безнадежное. Зачем продукты на смертников переводить? На костер или виселицу и на голодный желудок сходить можно…