Волчьи ягоды. Сборник

— Вы правы. Справляться о здоровье вашего мужа нам вроде бы и ни к чему. Раз мы уж, как вы метко выразились, интересуемся им, то для этого существуют серьезные причины. Вы знаете, чем занимается Тенгиз?

— Ш-шофер… На ф-фабрике, в областном городе.

— А еще?

Сташевская молчала. Мальчик дергал ее за юбку, просился на руки, а она не сводила перепуганных глаз с Гринько.

— Не знаете или не хотите говорить? Тогда я вам скажу. Тенгиз Валиев замешан в преступлении, которое сурово карается законом, — в хищении социалистической собственности. И вы это знали!

— Нет! Клянусь, нет!

— Но догадывались. Разве не так?

— Н-не знаю. — Сташевская смутилась. — Иногда мне казалось…

— Что он на удивление много зарабатывает?

— Да. Тенгиз сердился, когда я спрашивала. Я, говорит, шофер, а шофер всегда при деньгах. Если у него на плечах голова.

— Тамара, — Гринько глянул в окно, — вы любите его. Помогите мне. Не скрою, наказания он не избежит, но смягчить его судьбу еще не поздно. Скоро он придет сюда…

В глазах Сташевской вспыхнула радость и сразу же угасла. Мальчик все еще теребил ее за юбку, женщина прижала его к себе, тихо заплакала.

— Что я могу?

— Много. Вы имеете на него влияние. Уговорите, чтобы он прислушался к моему совету, не вытворил еще чего-нибудь.

Послышался рокот мотора.

— Он, — сказал Гринько. — Решайтесь, так будет лучше.

Валиев вошел без стука, чуть ли не бегом.

— Салют, Тамарка! — крикнул с порога. — А что это мы плачем? Сынок, это ты обидел маму? А ну, признавайся! — Заметив Гринько, нахмурился. — Что тут происходит? Ты кто такой? Ты что тут делаешь?

Гринько сделал шаг, отрезая Валиеву дорогу к двери.

— Слишком много вопросов, — сказал он. — Но все законные. Потому и отвечаю: моя фамилия Гринько, я из уголовного розыска, жду вас, Тенгиз Валиев. Поговорим?

Продолговатые глаза Валиева спрятались в щелках век. Какое-то мгновение он колебался, не зная, как себя вести, затем полоска черных усиков поползла вверх, что, вероятно, означало усмешку:

— Поговорим.

— С этой минуты, Тенгиз Валиев, вы задержаны, — сказал Гринько. — Вам будет предъявлено обвинение в хищении социалистической собственности, использовании в корыстных целях государственного транспорта, покушении на жизнь гражданки Полищук. Всего не перечислишь, да и не моя это задача. Говорю вам лишь для того, чтобы вы знали: нам известно все, отпираться бессмысленно.

Всего лишь на секунду отвернулся младший лейтенант, чтобы глянуть в окно — показалось, что кто-то направляется к дому, и тут же услышал отчаянный крик Сташевской:

— Тенгиз!

Одним прыжком Гринько оказался около Валиева и вывернул ему руку. Звякнул о пол нож.

— Э, голуба, так не годится. Мы же условились поговорить. Симпатичная финочка. Сам смастерил? Спасибо вам, Тамара, что уберегли его еще от одной глупости. Он и так наделал их больше, чем нужно.

— И ты с ним заодно! — взвизгнул, упираясь, Валиев.

— Тихо! Кому говорю? Горячая кровь… Остынь! Я же могу и рассердиться. — Гринько спрятал финку в карман, а вместо нее вынул сопелку из вербы. — Сына бы постыдился! Не бойся, мальчик, папка пошутил. Бери дудочку, вот так. А ну подуй! Ах, как поет. Ну, убил бы ты меня, Валиев, и была бы тебе высшая мера наказания. Благодари жену, она у тебя умница, да дураку досталась. — Инспектор вздохнул. — А чтоб не было между нами больше недоразумений… — Гринько открыл окно и свистнул. Из-за кустов смородины в палисаде выступили два милиционера. Он махнул им рукой, мол, все в порядке, и повернулся к Валиеву. — Как видишь, я тут не один. Продолжим наш разговор.

— Не о чем нам говорить. Все брехня! Поклеп! И вообще, пусть Тамарка выйдет.

— Да нет, вместе начинали, вместе и закончим. А разговор у нас, Валиев, будет такой. Слушай и мотай на ус…

4

На брошенный хутор Лыськи прибыли в сумерки. Валиев привел к полуразрушенной саманной хате, над которой сохранился кусок почерневшей от дождей камышовой крыши. Под кучей гнилой соломы обнаружилась крышка.

— Тут?

Валиев молча кивнул. Вид у него был жалкий. Кудрявый чуб свисал на лоб грязными клочьями, глаза запали.

Майор Гафуров подозвал понятых и приказал Гринько откинуть крышку. Из погреба пахнуло смрадом и сыростью. Вниз вела деревянная лестница. Выделенные начальником Самарского горотдела милиции оперативники столпились около лаза, тихо переговариваясь.

— Слушайте и смотрите, — сказал Гафуров понятым, молодым супругам, которые чувствовали себя несколько растерянно в необычной для себя роли. — Потом подпишете протокол. Валиев, что в погребе?

— Мешки. Три штуки.

— А в мешках?

— В двух — шерсть в конусах, японского и бразильского производства, в третьем — акрил в бобинах, тоже импортный. Откуда именно, я не помню…

Гринько выскочил из погреба, переводя дух, словно вынырнул из воды. За ним выбрались понятые.

— Ну и тайничок, черт бы его побрал! — воскликнул Гринько. — Очуметь можно. Там три куля, товарищ майор. Завязанные. Еще кадка в углу, на дне остатки гнилой капусты под гнетом. Видно, от бывших хозяев этой халупы осталась. Вот она и смердит.