Волчьи ягоды (СИ)

- Говорят, его никто не видел, не слышал, и у него нет запаха, вкуса и его нельзя почувствовать. Только наткнуться. Хотя я слышала, кто-то рассказывал, как оно пролилось сильным дождем на землю, и на утро все было белое-белое. Как снег. А потом еще и лужи. Нам нельзя было это видеть, но я все равно потом пошла и посмотрела: это была обычная прозрачная вода. Только желтая и еще зеленая. А потом все снова испарилось, впиталось или утекло куда-то, а Облако по-прежнему есть, и взрослые чего-то боятся. Вот. Смотри, что я нашла, - она вытягивает это откуда-то из тайника под матрасом и радостно протягивает мне вместе с игрушечной чайной чашкой. Длинный рукописный листок. Чьим-то корявым почерком тут поехавшим столбиком имена, а рядом цифры и какие-то значки, как ряска на замерзшем озере, впитались в бумагу. Бэр. Бэр. Бэр.

Бр-рр...

Желтоватый листок на моих глазах покрывается морозной корочкой и цепенеет, становясь ломким, как лист, лист у тех деревьев, что раскачивались сегодня за окном, гонимые февральским ветром.

- Что это? - в ответ на мой вопрос Беладонна пожимает своими худыми плечами и странно ежится, будто бы ей тоже холодно. Как будто она тоже чувствует зиму, что налетным инеем долго хранилась у нее под матрасом. В тайнике, складками в кармашке тонкой ночнушки.

Расправляю листок ладонями, чтобы на нем больше не осталось никаких углов, из которых что-нибудь могло вылезти.

- "Как снег"?.. Но сейчас же зима!

- Зима? - девочка глядит за окно, а потом странно и недоуменно поворачивается, смешно пожимая плечами, как будто соглашаясь или просто веря на слово. - Тебе виднее...

Она смотрит на меня во все оба, но при этом опускает глаза, и создается ощущение, будто она разговаривает вовсе не со мной. Но в голосе появляются сожаление и печаль. - Что ты хочешь?..

- Я хочу на улицу, - произношу тихо одними губами, но так, чтобы она услышала. Ее губы съели в воздухе большинство моих слов, так, что, когда она кивает головой, странная, неопознанная и незнакомая, с затаенной тоской на дне каждого из зрачков, я уже ничего не силюсь больше произнести.

- Но это невозможно...

...Да так и остаюсь молча и громко, даже до того момента, когда Беладонна...

Не успевает она это договорить, как за стеной, далеко по коридору раздается истошный крик, и что-то со стеклянным звоном вдребезги разлетается об пол.

Потому что туда приходит то, что живет в углах...

* * *

ЭПИЗОД 6: снежноягодник, ломкая, дереза, беладонна и осколки стакана;

Дверь палаты распахнута настежь и покачивается на петлях, прикрывая створкой безжизненно-облезлый угол комнаты, где убого корчится и шипит загнанная старуха-Тишина. Шипит и клокочет, нервно заглатывая воздух, откусывает его кусками, склочная. Черные перья вылетели на пол со всех сторон и бьются, спутанным коконом, разлетаясь под ногами, но нас даже не замечают. Что мы вошли.

Девочка, вылезшая из-под одеяла на соседней с моей кровати, со своим медвежонком монотонно раскачивается из стороны в сторону, сминая складками простыню, и тихонько и жалобно подвывает, баюкая саму себя. Смотрит вокруг ошеломленными испуганными глазами и не понимает. Игрушку свою крутит, вертит за нос, желая открутить и отбросить, а потом вдруг всхлипывает, прижимает его к груди маленькими ручками и начинает плакать.

Крушится, сокрушается. Ломкая. Глядит на нас ополоумевшими глазами. Слезные железы - словно два набухших пористых мешочка.

Вороноглазая плачет, стоя посреди комнаты.

Она уронила стеклянный стакан, в котором что-то, похожее на градусник, и что тоже теперь разбилось, но для того, что происходит здесь с нами это даже не страшно, поэтому никто не обращает на него особого внимания.

Я смотрю, как по щеке медсестры черной слякотью расползаются следы ее туши, как она растирает их ладонь с заламинированными блестящими ногтями, как по ее тугой коже слезинки скатываются и капают на грязный пол, усеянный проводами возле кроватки малыша, и не могу оторваться, потому что что-то вдруг дергает меня еще сильнее.

Резиновая нить дыхания протягивается вверх и, оборвавшись, хлестко вытягивает меня по щеке, потому что того нет.

Я смотрю... - почти целую вечность - и не понимаю, в чем дело. Квадратный аппарат на подоконнике возле кроватки снежноягодника скорбно молчит в тишине, оборвавшийся вместе с биением сердца и выдернутый из розетки. Паутина проводов свисает за ним следом, безжизненно окутывая ножки кровати. Нет.

Его больше нет...

Я смотрю, потому что мир замирает, покрываясь какой-то матовой мертвеющей испариной, и не хочу сделать шаг. В маленькой ручке, выбившейся из белого гнезда одеял и простынок, зажата в кулачке трехцветная молчаливо незвенящая погремушка. Небесно-голубой, красный и желтый цвета ярко выделяются в холодном сумраке и кричат, но тоже беспощадно тихо, неслышно. Молча. Я ничего не могу разобрать больше вокруг. Как оцепенение.