Волчьи ночи

Кто-то ходил. Он не мог быть духом — шаги духа неслышны, и демона так не услышишь, и даже самого дьявола тоже, снег под ними не скрипит, обитатели потустороннего мира — в этом он был убеждён — приходят иначе… Он прислушивался и ждал. Редкие, путаные мысли пытались придать ему какое-то утешение. Какую-то храбрость. Даже надежду, веру во всевидящего Бога и его могущество. Которая с лёгкостью отведёт любое зло. Вот только ни одна из этих мыслей не могла до конца оформиться, удержаться. Словно искры, подхваченные порывом ветра, они одна за другой угасали, погружаясь в молчание и одиночество…

Возле дома кто-то ходил.

Ему казалось маловероятным, чтобы кто-то по такому снегу пробрался на холм к церковному дому с добрыми намерениями, — в этом случае он бы пришёл не скрываясь, постучал бы в дверь и позвал хозяина…

Ему пришла в голову мысль: возможно, грабят церковь. Правда, там не было особых ценностей. Но, несмотря на это, подобное опасение и прежде не раз появлялось у него. Ведь если что случится — в этом наверняка обвинят его!

В длинном узком коридоре было совсем темно.

Холодное, тоскливое чувство по-прежнему преследовало Рафаэля…

Как только темнело, он не любил выходить в этот коридор и по ночам обычно запирался в комнате. Давешняя мысль, что грабители забрались в церковь, преследовала его сильнее, чем прежде. Могли бы, например, украсть колокола… Какое-то неприятное предчувствие всё больше охватывало его. В окно, хотя он и открыл его, церкви не было видно. В конце концов он сбросил с себя оцепенение и решительно шагнул в коридор.

Дверь в комнату он оставил открытой. Свет, который струился оттуда, помогал совсем немного. Его собственная тень заколыхалась перед ним и с каждым шагом, всё более мрачная и бесформенная, двинулась в непрерывно сгущающуюся тьму.

Перед входной дверью он на мгновение остановился.

И прислушался.

Потом решительно отодвинул засов… и, прежде чем ступить за порог, в маленьком скрюченном старике, стоявшем на нижней ступеньке крыльца, узнал профессора Михника. Господин профессор Аазар Михник, лучший специалист в области теории музыки. Страх и трепет консерватории… По сути дела, Рафаэль по-настоящему видел профессора Михника только однажды — на том самом злополучном приёмном экзамене, который сыграл в его жизни роковую роль…

— Добрый вечер, господин Рафаэль, — с явным, столь неподходящим ему замешательством заискивающе улыбнулся профессор и торопливо, словно у него зачесалась плешь, снял с головы шляпу. Рафаэль изумленно смотрел на него и не мог поверить. Идиотское ощущение охватило его — в этой глуши можно было скорей встретить самого дьявола, чем такого уважаемого и уже с давних пор почитаемого всеми профессора. Поэтому Рафаэля особенно смущало именно замешательство профессора — тот что-то бормотал, стоял с непокрытой головой в позе униженного просителя и как-то принуждённо улыбался, чего никак нельзя было предположить, зная его обычную презрительно-высокомерную манеру держаться, в которой не было ни малейшего намёка на приниженность.

— Добрый вечер… — едва выдавил из себя Рафаэль, всё ещё не веря своим глазам. Он смотрел на этого человека, на снежинки, которые густо падали на голую, окружённую седыми волосами плешь, и застывшее в глазах испуганное, униженное и немного отстранённое выражение. Профессор был бледен. Похудевший, с осунувшимся лицом. Невероятно убогое подобие прежнего человека.

— Меня послали… — тихо, как будто боясь обратить на себя внимание, снова подал голос профессор… Кто-то, скрытый темнотой, скорее всего, находившийся возле колокольни, тихонечко кашлянул.

— Не знаю… Если я чем-нибудь… — запинаясь, пробормотал Рафаэль и сконфуженно подумал о запущенном органе, о никуда не годных нотных тетрадях с церковными песнопениями, хранящихся в поломанном сундуке на хорах, и о маловероятной возможности того, чтобы такого видного профессора послали сюда с проверкой. В этом случае он наверняка вёл бы себя иначе. Официально.

Не бормотал бы, не изображал нищего попрошайку. Всё это выглядело странным, неловким, и слово «господин», с которым униженно и уважительно обратился к Рафаэлю столь значительный и известный профессор, к тому же называя его по имени, всё ещё звучало как насмешка, которой Рафаэль не мог и не умел противостоять.

С большим трудом и только несколько раз бросив взгляд в сторону колокольни и на белеющие в вечерней темноте сугробы, ему удалось в какой-то мере оправиться от замешательства, словно ударившего его обухом по голове.

Однако он и после этого не знал, как себя вести, и по-дурацки то рассматривал профессора, то отводил взгляд в сторону.

— Входите… Прошу вас, входите, — наконец сказал он притворно услужливым тоном и притулился, сжавшийся и неловкий, к дверному косяку.

— Не знаю, можно ли… — почти так же смущённо мялся в дверях профессор.