Волчьи песни

– В каждом месте, где русские граничили с диким полем – в Сибири ли, на Кавказе ли, – везде появлялись такие люди, которые стояли на рубежах, охраняли их, а если надо, то шли по своей воле или воле царя-батюшки все дальше и дальше. Казаки – это соль земли Русской.

– Сидор! А я слышал другое, – возразил ему гунявый. – Что казаки произошли от одного народа. И это отдельная нация. Не то что кацапы.

– Да брось ты сочинять! Отдельная нация… Нация у нас одна – русские. А противостоим мы многим племенам. И родам. И воюем всю жисть с ними. Нехристями!

Анатолий слушал эти речи. Советский человек, еще сидевший в нем, все хотел возразить. Но, в сущности, возражать ему было нечего. Потому что здесь он видел другую правду этой войны: «Там, в столицах, среди толчеи и сутолоки, вовсе непонятно, что здесь происходит. Вот и выдумывают политологи “борьбу за целостность государства, антитеррористическую операцию, сепаратизм”. Здесь этим ребятам все понятно как дважды два. Они бьются за свою жизнь. За право жить на этой земле. Детей растить, внуков нянчить».

И, словно слушая его мысли, Сидор Кравченко продолжает развивать тему:

– Нам эту войну проиграть никак нельзя! Уйдем – полыхнет весь Кавказ! Слышали, Дудаев объявил нас, казаков, врагами чеченского народа. А себя – новым Шамилем. Нам проиграть никак нельзя. Надо упереться рогом. Они нам все припомнят. И тут, и на Кубани у нас много чего было. Ведь в старые времена там столько племен и народов жило! Тьма. Вот кто скажет, откуда пошли такие нерусские названия, например Сочи, Дагомыс, Адлер?

– Ну и откуда? – заинтересовался Анатолий.

– А оттуда! Потому шо там, где теперь курортники пузо на солнышке греют, еще двести лет назад жило великое множество племен и народов. Шапсуги, бжедухи, натухайцы, хатукайцы, абадзехи, убыхи, темиргоевцы, махошевцы, бесленеевцы, абазины, егерукаевцы. А всех вместе обобщенно их называли черкесами. А где они теперь, племена? Все заселено русскими. Осталась только маленькая Адыгея.

– Ну и где они? – спросил кто-то из притихших казаков.

Сидор выматерился в рифму и, сдвинув шапку на затылок, добавил:

– Поперли мы их оттуда. В прошлом веке. Большая часть их убралась в Турцию. Половина вымерла. Остальные там осели. Зубы точат. Мечтают создать Великую Черкесию. От Черного моря до Каспийского. Так шо, извините-подвиньтесь, нам отступать никак нельзя. И ты там, в Москве, кому надо скажи: казаки будут биться.

Капитан слушает. Напитывается. Но признать эту правду до конца не может. Образование, воспитание, жизнь среди других народов мешают до конца признать эту правду своей. Не может он так вот просто из капитана Казакова стать есаулом. Но песню, которую ему в детстве напевал дед, он все-таки вспомнил. И потихоньку затянул:

В степи широкой под Иканом
Нас окружил кокандец злой.
И трое суток с басурманом
У нас кипел кровавый бой.
Идем, идем, друзья, на бой.
Мы смерть врагу несем с собой.
Мы шли, ряды у нас редели.
Геройски умирал казак…

V

Семь миллионов долларов в рублях – это два огромных полотняных мешка с деньгами. Они спрессованы полиэтиленом в плотные, очень похожие на кирпичи пачки. В каждом таком «кирпиче» по десять заклеенных крест-накрест фирменной сине-белой банковской лентой упаковок с купюрами разного достоинства. Это целое состояние. И Дубравин, сгибаясь под тяжестью мешков, тащит их через всю площадь к автомобильной стоянке, где в синей вазовской «девятке» ждет его водитель.

Он тащит эту обрывающую руки ношу. И оглядывается вокруг. Потому что ему каждую секунду этого скорбного пути кажется, что за ним вприщур смотрят десятки глаз. И мысли от этого у него тревожные и опасливые: «Нынче бандиты грабят, не стесняясь, инкассаторов, банки, кассы и проникают за любые запоры. А я, похожий сейчас на мураша, нагруженного сверх меры, представляю собой ну просто идеальную цель. С миллионами в мешках. И безо всякой охраны. Дурень! Это с одной стороны. А с другой? Сам не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Сообщи я нашим чоповцам, что повезу такие деньжищи… Не дрогнут ли они? Не проснется ли у них самих такое желание поживиться?»

Короче, идет он эти метры, оставшиеся от банка до машины, и сам не знает, дойдет ли.

Но дошел. Оглянулся. Вокруг на площади пусто. Серое, длиннющее, на весь квартал, здание банка, облицованное мрамором, стоит прочно. В советское время тут, наверное, было какое-то союзное министерство или главк. А теперь новые хозяева поставили черные зеркальные окна и двери с бронированными стеклами, за которые не заглянешь. И оно стало «Эксилбанком».

Андрюха читает газету. Увидел его, согбенного под мешками, выскочил. Открыл дверцы салона.

Запихнули-затолкали холщовые мешки с твердыми денежными кирпичами на заднее сиденье. Огляделись вокруг. И по газам.