Волчьи песни

До того как оказаться здесь, под селом Бечик, капитан уже успел повоевать в подвижной группе под Гудермесом. Сводный отряд штурмовал квартал. И их группа, состоявшая из снайпера (он сам), двух автоматчиков, гранатометчика и еще одного парня с огнеметом, тогда сильно отличилась. Бежали от подвала одного большого дома к другому. Перебежками, прячась то в яму, то за дерево. Первым подбежал к окнам подвала худющий, такой меланхоличный белобрысый старшина по фамилии Ермаков. Остановился. Постоял секунду. И так аккуратно – хоп в подвал две гранаты. Взрывы. Грохот. И… он сам, вопреки всему, чему их учили, туда – шмыг. И внутри стрельба: тра-та-та-та! Та-та!

«Ну все, – подумал тогда капитан, сжимая в руках свою винтовку. – Убили парня! Но в подвале тишина. И еще двое из его группы прыгают. Внутрь. А через минуту оттуда дикий ржач. Казаков заглядывает. И видит. Троица обнялась и пляшет. Пляшут и смеются. Нервный такой смех, япона мать! А вокруг пять трупов. Всех Ермаков положил.

Это называется талант. И проявился он в первом же бою.

Капитан и сам почувствовал, как изменился. Что-то такое с ним произошло. Будто переродился он. Внешне похудел, подсох. Глаза запали. И появилось что-то неуловимо звериное в походке. В повадках.

И какое-то чутье на опасность. На добычу.

А теперь он здесь, в штурмовом батальоне под селом Бечик. Прикомандирован, так сказать, пару дней назад. Для выполнения особого задания. Снайпер здесь лютует. Не дает головы поднять, сволочь.

Обстановка в батальоне нервозная. Во-первых, потому, что остановили их здесь неизвестно для чего. И держат, как и всю армию, на месте. Не давая додавить «чехов». Загнать их в горы.

Народ толкует о предательстве в самых верхах. Достается и Ельцину, и Грачеву. Всем, короче.

«Действительно! – думает капитан. – Когда дело уже вроде пошло к концу, начались переговоры. Зачем? И вообще вся эта война какая-то странная. Сволочная война. Начали ее глупо. С январского штурма. Людей потеряли – не сосчитать! Но вроде бы за полтора года добились какого-никакого продвижения. И тут – на тебе. Стоп машина. Переговоры. Не хотят воевать? Ну и оставили бы их в покое. Хотят жить сами по себе? Пусть живут, как могут».

Капитан посмотрел на осыпающийся внутрь окопа пыльный ручеек. Подумал, что надо бы бойцам еще углубить ячейку. Но сам даже не пошевелился. В пустом желудке глухо заурчало. Давно пора бы чего-нибудь поесть.

«Опять же сёла, или, как по-ихнему, аулы. Детишек в каждом доме, как мурашей. А тут мы. С зачистками. Наводим конституционный порядок. Ненужная это, бессмысленная война. За что ребята гибнут?»

По узкому ходу, пригибаясь и цепляя рукавами за стенки траншеи, старшина побежал рысцой на командный пункт.

«А теперь я здесь. И от меня ждут чуда. Найти и уничтожить вражеского снайпера, который разит бойцов откуда-то с той стороны. Из подлеска или аула. В общем, хрен его знает откуда.

Найти и нейтрализовать. Легко сказать!»

Сгибаясь в три погибели, к нему по ходу протиснулись двое бойцов. Сашка Ермаков и «папаша», как Анатолий про себя называет прикомандированного местного.

Казаков с некоторой завистью и невольным уважением смотрит на молодцеватого старшину Ермакова. Ладно одетый и гладко выбритый, с казачьим чубом, выпущенным из-под кепи, он нравится капитану и своей выправкой, и легкой полуулыбкой, застывшей на простом русском лице.

«С ним все ясно. Лихой парень. И как он ухитряется сохранить такой щегольской вид? Я уже три дня щетину не скрёб. А он, как огурец! Даже воротничок чистый успел подшить», – думает он о Ермакове.

А вот «папашу» – Сидора Кравченко, казачьего атамана в возрасте лет пятидесяти с «хвостиком», – он ну никак не понимает. Чего он здесь делает? В своей неизменной, надвинутой на глаза папахе, с седыми моржовыми усами, тяжелым, оценивающим взглядом из-под густых черных бровей. И одет он странновато. Всегда носит под маскировочным халатом синюю гимнастерку с какими-то орденами, медалями, значками и шевронами.

– Ну что, товарищ капитан? – устраиваясь с ним рядом на земле, говорит атаман Кравченко. – Нашли мы вам подходящую позицию. Есть там заброшенная кошара. Оттуда все как на ладони. И аул ихний, и лес просматривается.

– Ну, и давайте будем выбираться! – с готовностью отвечает Анатолий, которому дико надоело сидеть здесь, в окопах и землянках, скрываясь от неожиданного, подлого выстрела неизвестно откуда.

Сборы на позицию у него недолгие. Надел матерчатые гетры, наколенники, черную вязаную шапочку, застегнул бронежилет. «Кираса», конечно, тяжеловата. Но хороший броник. В войсках много разговоров было, что, мол, жилетки ни фига не защищают. Так они как-то опробовали «кирасу». Повесили на дерево. И полоснули. Не пробило. Зауважали. Стали надевать.

Перед выходом насухо протер ствол и патронник. Масло и влага демаскируют при выстреле. Дают дым и копоть. Чтобы в ствол не попадала пыль или мусор, надел на него презерватив.