Волчья дорога (СИ)

«А ведь сержант кругом прав, насчёт Мюльберга. — подумал он было. — Ладно, завтрашний день сам о себе позаботится». Ничего путного в голову всё равно не приходило.

2-2

трофей

Болела Анна недолго. Помогли Магдины травки или молодость — неизвестно, но уже через пару дней девушка встала на ноги. Точнее попыталась встать — повозку, в которой она ехала, изрядно трясло и встать в ней на ноги сразу не получилось. Упав пару раз, она присела, ухватилась руками за борт повозки и огляделась вокруг. И с трудом сдержала рванувшийся из груди крик ужаса. Было от чего.

В её деревне непослушных малышей не пугали бабайкой, а непутёвых отпрысков — Высокой женщиной или Ладиславом-королем. Вместо этого говорили — страшным, пробирающим до костей шёпотом — солдаты заберут. И все боялись. Знали — есть чего. Однажды в деревне пропал мальчишка-пастушок. Вместе с коровами. Староста оглядел поле тогда, посмотрел на землю, изрытую следами копыт — коровьих и лошадиных, плюнул и сказал одно слово — солдаты. Это слово, звучащее как ругательство, говорили в деревне ещё не раз и всякий раз — к беде и горю. Ещё была дочка священника — её потом нашли в лесу, истерзанную до неузнаваемости. "Солдаты. Просто шли мимо", — шептались соседи и Анна не знала, чего в этом шёпоте было больше — горя от того, что солдаты прошли или трусливой радости — что мимо.

Потом они пришли и в саму деревню. Летом, когда поля вокруг плавились от жары. Мать спрятала Анну в подвал тогда. Просто схватила за воротник, и толкнула вниз, в тёмный лаз, велев напоследок сидеть тихо. Она и сидела, дорожа и вжавшись в стену и, с замиранием сердца, вслушивалась в каждый доносящийся сверху звук. Когда наверху загремела дверь, и мать сказала выходить — оказалось, прошёл целый день. Солдаты ушли. Их дом почти не тронули — почти, но вид у матери был от этого совсем нерадостный.

А теперь, получается, солдаты забрали её.

Первым делом Анна крепко зажмурилась — может быть, получится развидеть это. Не получилось. Зато в голову ударили совсем другие воспоминания — сломанная печь, разорванный, лежащий на снегу в лужи крови трактирщик, искажённые лица односельчан, крики «ведьма». И страшный столб с которого Анна почему-то вырвалась живой.

Девушка прошептала молитвы — все, какие знала. Вначале те, что учила мать, потом те, что бормотал пастор на воскресных проповедях. Потом вспомнила про Даниила и отроков, спасённых из пасти львиной. Или то была печь огненная? Анна грамоту знала, но в Библии была не сильна. Ещё вспомнилась вязанка дров и ласковый взгляд невидимого ангела. «С тобой ничего не случится. Не для того же спаслась с того жуткого столба...» — подумала она, открыла глаза ещё раз и огляделась вокруг уже с интересом.

Прошёл день, потом ещё один. Анну, к её удивлению, никто не съел. Рота шла по пустой, занесённой снегом равнине. Голой серой равнине под серым небом. На горизонте торчали одинокие столбы — не поймёшь деревья или виселицы. На ночь лагерь разбивали в оврагах или руинах сожжённых деревень— другого укрытия от ветра в этом краю не было. Повозкой, в которой ехала Анна управляла Магда — высокая светловолосая женщина лет тридцати. Она носила немыслимый, для деревенских глаз, наряд, прятала под шапку длинные волосы только в мороз, всё знала и ничего не боялась. Будто всю жизнь здесь прожила. Однажды Анна набралась храбрости, спросила и, с огромным удивлением узнала, что так и есть — всю жизнь. Вначале за матерью, потом за мужем — высоким, горбоносым стрелком по имени Ганс Флайберг. «Как такое может быть?» — думала она, трясясь на дне повозки. А рота шла и шла вперёд, делая по десятку миль в день по холодной, выморочной равнине.

Анна помогала Магде по немудрящему обозному хозяйству, молчала, да смотрела вокруг во все глаза. «Львы» были похожи друг на друга — грубые, звенящие сталью, пропахшие потом, порохом и оружейной смазкой люди. Оборванная одежда, немытые волосы свитые в косу на затылке, грубый говор, с божбой и богохульствами через слово— да, таких можно было испугаться. Но и все разные — скоро Анна научилась их различать. Пешком шли рядовые, пехота — те самые грубые, сыпавшие через слово ругательствами ребята. Меньшинство — ветераны. У них были холодные, выцветшие глаза, усталые лица, движения их — скупы и расчётливы. На Анну они смотрели — как сквозь неё, не видя. Впрочем, только вначале, потом один из таких подвернул ногу, Магда, хозяйка повозки попросила помочь. Анна помогла, потом ещё раз. И ещё. Глаза у ветеранов не то что бы потеплели, но что-то в них дрогнуло. Будто взяли за шкирку и переложили из ранга «добыча» в «своя». Краем уха она слышала от них слово «ведьма» в свой адрес. Услышав такое в первый раз Анна невольно вздрогнула

— Ты погоди, ближе к делу амулеты просить придут, — скалилась в улыбке светловолосая Магда, — от старухи с косой. В нашем деле ничего не вредно...

— А как же? — спросила Анна, поёжившись — на память опять пришёл тот страшный столб.

— А так. Не бери в голову — живые скажут спасибо, а мёртвым будет все равно...