Волчья ягода

— Нет, к сожалению, не знаю. Это вы друг друга знаете. Но я хотела бы знать о нем больше. И о тебе.

— Зачем? — вырвалось у Зоры.

Она чуть не дернула у матери руку обратно и не отступила назад. Ничем хорошим такое кончиться не может!

— Я — твоя мать.

А раньше была кем? Мачехой?

— А Никите? — уточнила дочь.

— И ему — тоже. Зора, я… я вернулась. Насовсем. Я осознала свои ошибки и поняла, что нужна моим детям. Зора, всё ведь еще можно исправить? — в маминых глазах — непривычная доброта и какой-то детский вопрос. Детская наивность. Она ведь так до конца и не повзрослела…

А сердце заполняет СЧАСТЬЕ. Большое. Способное смыть все тревоги. Всё теперь будет хорошо!

А до Никиты Зорка дозвонится не сегодня, так завтра!

— Конечно, можно, мама, ты что? — дочь порывисто обняла мать. Ух ты! Оказывается, за годы, что они не обнимались, Зорка переросла и ее — аж сантиметров на семь. — Конечно, можно!

Глава четвертая

1

Возвращаясь из школы, Зорка прихватила с собой Женьку. Предварительно позвонив Никите. На каждой перемене. То «вне доступа», то не берет трубку. Занят. И, наверное, дико злится, что его отвлекают.

Предыдущей ночью кошмар, как ни странно, не вернулся. Девушка безмятежно проспала до утра, вовсе без снов. Будто возвращение мамы отогнало всех хищных зверей. Как в детских представлениях…

Женька радостно болтал всё утро. И жалел, что учится еще не в училище. А то сейчас тоже махнул бы на рыбалку…

«Еще»! Он что, и в самом деле в ПТУ собрался?

Классная поверила во вчерашнее плохое самочувствие. И теперь изнутри грызет маленький, но вредный червь под названием «совесть». Впредь лучше не прогуливать. И не врать! И так план выполнен на неделю вперед. Если не на месяц.

Ладно, что сделано — то сделано. Пора не терзаться, а вспомнить о насущных делах — кормить Женьку обедом, готовить ужин. И всё это успеть до театральной студии.

— Готовься, после обеда чистка картошки — на твоей совести, — порадовала Зорка братишку. — А я курицу запеку.

— Еще не хватало! Это я не про курицу, а про картошку. Сегодня же мама дома, — напомнил Женька. — Может, ужин и так уже готов?

Опять забыла! Но лучше забыть это, чем что-то плохое.

— Халявщик! — улыбнулась девушка.

Этак и привыкнешь — к хорошему-то. Как потом отвыкать?

Почему вдруг заледенело сердце? А ледяная лапа стиснула горло? Из-за дачного кошмара? Из-за недозвона?

Зря вчера ездила. Стало не лучше, а хуже. Осень — не лето. А одиночество Зорка не любила никогда. Полное одиночество.

— Зор, ты чего побледнела? Испугалась, что мама снова ушла? Я тоже боюсь, так что не комплексуй.

Сестра поморщилась. Да уж — вот кому проницательности на всю семью хватит. И зрение у него в очках — аж выше единицы, а очки он только на ночь снимает.

А Никита мобильник мог просто где-то оставить. Или потерять. А на память он ее номер не помнит.

— Мама больше никуда не уйдет, — утешила их обоих Зорка.

По крайней мере — не уйдет сегодня. И даже завтра. Настроена она серьезно.

Родная пятиэтажка встретила странным скоплением народа возле именно их подъезда. Причем преимущественно — пенсионеры женского пола.

— У них тут чего — демонстрация в честь будущего Седьмого Ноября? — засмеялся Женька.

В детстве он даже жалел, что этого праздника больше нет. И нельзя побегать с красным флажком и шариками. Красиво же! Ну ладно — дату отменили, а флажки и шарики чем виноваты?

— Четвертого. Уже — Четвертого.

А Четвертого демонстрации нет. И шариков тоже — к разочарованию брательника.

— Это для нас — Четвертого, а у них — дата. Но почему сбор у нашей хибары? Мы же далеко от площади живем. Или это они — чтобы шествие через весь городишко? Чё не смеешься?

— Помолчи, пожалуйста, — как могла спокойнее, попросила сестра.

Для демонстраций не нужны ни милицейский «уазик», ни «скорая».

Лапа уже не сжала сердце — перехватила так, что не хватает воздуха.

Успокойся, Зорка! Прекрати! Ты тут не одна.

— Чё-то случилось, — изменил мнение брат.

А «скорая» вдруг двинулась с места. Зорка (сама не зная, зачем) рванула к ней… за ней.

Не успела! Та вырулила на шоссе и понеслась к городской больнице. Только пыль столбом.

Девушка на автопилоте развернулась к подъезду. И уже не побежала — поплелась. Ноги поволокла. Или они ее.

В голос рыдает соседка-пенсионерка — баба Фрося. Заглушает ее мощный рык высокой и мощной «теть Маши» со второго этажа. Возраста они одного — чуть за шестьдесят примерно, но одна — «бабка», вторая — «тетя». И никак иначе.

— Оклемается, говорю тебе! — уверенно басит «тетя». — По мужикам меньше шастать надо! Вот девку — жалко. Не эту — ту! В детстве как куколка была… А сынуля-то до чего докатился, мать честная! Сестру родную! Да я бы таких сама расстреливала! Всегда говорила: тюрьма по нему плачет! Скотина!..

Замолчали обе — разом узрев и Зорку, и отставшего от нее Женьку. Уставились, как на… зверей в зоопарке. Смертельно больных. Про которых решают — усыпить или сами сдохнут? Не люди ведь — не жалко. Зато вдруг заразные?

— Сиротинушки вы! — заголосила баба Фрося.

— Чего? — опешила Зорка.