Волчья яма

Солдат нес картошку, он очень спешил. Небольшое ведерко отрывало руки, и он все перехватывал его за проволочную дужку - то в правую, то в левую руку. Неизвестно, или оно действительно стало таким тяжелым, или он очень ослаб в этой дороге? Время от времени останавливался под соснами, ставил ведерко наземь и недолго отдыхал, оглядываясь по сторонам. Но волка пока не видно было, волк за ним не бежал. Да и вряд ли он способен бежать, этот плешивый доходяга, успокаивал себя солдат. Но и человек терял силы, хотя и был молод. Он трудно дышал, весь взмок от пота, но бушлата не снимал. Снимал только шапку, когда отдыхал. Потом то надевал ее на потную голову, то снова клал на картошку в ведерко. И так и этак было тяжело и неудобно. Зимняя шапка мешала ему, но и бросать ее не хотелось. Неделю назад, когда возле реки он скинул шапку, бомж строго прикрикнул: «Надень!» — «Зачем?» — «Не знаешь, зачем?» — ответил бомж вопросом на вопрос. Солдат не знал, зачем, но шапку надел и больше ее не снимал. Может, шапка защищала голову?

Солнце уже склонилось над лесом и светило сбоку. Между сосен гуляли и переливались дымчатые отсветы косых лучей, полосатые тени стлались по мшистой земле; потрескивали сухие ветки под сапогами. Кое-где начали зацветать ягодники клюквы и брусники. Но ягод еще не было. Дождется ли он нынче ягод? — со щемящей грустью думал солдат.

Болото он обошел стороной, где-то остался и сухой рыжий лес. Продравшись сквозь чащобу мелколесья, вышел наконец к берегу речки. Отсюда уже недалеко до их стойбища, и он приспешил свой шаткий шаг. Хотелось как можно скорее...

Стежкой в ольшаниковых зарослях он вышел наконец на их бережок и удивился — бомжа нигде не было. Ни возле речки, ни на обрыве. Немного погодя он увидел его под обрывом и подумал, что бомж уснул. Но что-то его встревожило — слишком неестественна была поза спящего, — солдат бросил ведерко и побежал. Еще издали в глаза ему бросился сгусток крови на песке, потом заметил кровь на плече телогрейки. Понял, что кровь шла изо рта. Бомж был мертв.

На удивление себе, солдат не испугался. Ощутил даже брезгливость, потом удивление — зачем? Будто бомж так поступил с неким дурным намерением. Но тут же следом прорвалось чувство одиночества, покинутости. Он снова один. Сам с собой. Теперь весь картофель — его, вдруг не в лад с прежним настроением вспомнил солдат. И не надо делить остаток хлеба, который он приберег. Осторожно достав обкрошенный кусок из кармана, он тут же стал его есть. Хоть одна несомненная выгода от этой неожиданной смерти. Наверно, как на войне. Ветераны рассказывали, что чем меньше в роте оставалось живых, тем больше им доставалось пищи. Мертвые кормили живых... А выпить бомжу он так и не принес. И даже не спросил у деда. Было тягостно и печально...

После солдат сидел рядом с телом покойного, отдыхал и думал. Наверно, сперва надо притащить дров — на берегу после ливня их осталось немного... Устало поднявшись, он потащился в лес. Что-то собрал там поблизости и принес. Принялся разжигать костер. Он не умел пользоваться «катюшей» и посбивал пальцы, пока задымил лоскуток ткани. Далее также было не легче — от дымного лоскута зажечь клочок мха. Он все раздувал и раздувал его, пока не закружилась голова, словно у пьяного. Немного отдохнул и опять стал раздувать.

Может, спустя час или больше вчерашний костерок ожил — в вечернее небо над речкой потянулся сизый хвост дыма. Солдат торопливо подложил больше топлива. Будет гореть. Главное сделано — они добыли огонь. Будь жив бомж, это стало бы большой радостью. Теперь же радость сокращалась наполовину. Такова арифметика.

Пока разгорался костер, солдат подошел к покойнику. Что делать? Поесть картошки и мотать отсюда? А как же бомж? И мотать куда? Этот вопрос — куда? — словно проклятие, неотступно витал над ним. В него упирались все другие вопросы, и ни один из них не находил ответа. Может, ответов на них вообще не было? Не существовало в природе? — рассуждал солдат. Иначе бы он здесь не оказался, да и бомж тоже. Разные люди, они стали жертвами одной судьбы. Проклятая зона их уравняла.

Солнце совсем скрылось за бором. Весь лесной берег речки и ее луговая сторона с кустами потонули в тени, в которой мирно вился синеватый дымок костра. Безоблачное небо над лесом еще купалось в прощальном свете погожего дня. Наверно, там звучали счастливые гимны, которые не достигали земли. На земле воцарилась скорбь.