Волчья хватка. Книга 3

Вдова ещё пыталась скрыть, зачем привезла девиц в урочище, и после знакомства, тут же, за столом, начала объяснять, как давят виноград и почему она не признаёт ни ручных прессов, ни тем паче каких–либо машин. Поэтому её вино раскупают чуть ли не в драку, а если его выдержать и каждый месяц, точно в полнолуние, закреплять каштановым горьковатым мёдом, то вообще вино превращается в напиток богов, редкостный по букету и вкусу. Мол, будь у вотчинницы желание и время, она бы давно уже участвовала во всевозможных выставках, в том числе и за границей, и побеждала бы в номинации традиционных и оригинальных вин, поскольку делает их, ничуть не отступая от древних технологий. Это во–первых; во–вторых, у неё только настоящие, местные сорта винограда, которые выращивали здесь горные скифы ещё задолго до нашей эры.

Девицы слушали её с интересом, не поднимая глаз и пряча голод, неохотное ли копченину из кабанятины и горного козла, надо сказать, и в самом деле очень вкусную и не жёсткую, во рту таяла. И всё зависело от нарезки— строго поперёк волокон. Вероятно, Булыга была из ловчего рода, и не только она; пожалуй, и девицы тоже, поскольку выявлялась их приверженность к дичи.

Многие араксы предпочитали её мясу домашний скот. Всякий зверь в природе потреблял в пищу лишь то, что было полезно, а не то, чем кормят. Ражный тоже молча ел козлятину, так как оба дня в Дивьем прожил на маринованных овощах и яичнице. Холодильника у вдовы не было из–за отсутствия электролинии, кладовая же, где хранились припасы, оказалась почему–то закрытой на тяжёлый навесной замок.

—А что у нас за столом мужчина молчит? — спохватилась вотчинница.

—Или оголодал тут в одиночестве?

—Жду паузы, — обронил Ражный.

—Какой паузы? — не поняла она.

—Чтоб слово вставить…

—А, ну вставляй! — позволила хозяйка и обидчиво добавила: — Вот ведь, болтливой обозвал. А я насиделась тут в одиночестве…

—Спросить хотел. — Вячеслав помедлил, прожёвывая. — Кто же у тебя добывает горных козлов?

—Сразу видно, из ловчего рода отрок! — горделиво промолвила старуха.

—Иной бы и не понял, что ест.

—В Горном Бадахшане охотился, — признался он. — Их там на каждой горке… Но кто тебе добычу приносит?

—Любовник, — усмехнулась она барственно. — Спускается с гор, приносит и бросает к моим ногам.

—Я так и подумал…

—А ты хочешь на охоту? Ружьё есть, дам.

—На охоту, пожалуй, схожу, — подумав, отозвался он, — места посмотрю, прогуляюсь по горам…

— Могу и винтовку дать, — услужливо предложила вдова. — Что на стене в светлице висит, всё стреляет. Сама проверяла. Даже мушкет.

Ражный промолчал, чувствуя, что смотрины становятся тягостными и для него, и для девиц, пожалуй, кроме Лелы, которая будто бы радовалась, что опять приехала давить виноград. Вдова занималась самодеятельностью и всё осовременила, превратила обряд в застольные посиделки.

По рассказам кормилицы Елизаветы, раньше происходило иначе. Будто бы после побоища Мамаева, где погибло две третьих Засадного полка и одна треть изранена, преподобный изъял из устава обет безбрачия. А Ослаб, не дожидаясь, когда подживут и затянутся раны, послал по городам и весям неких свах, трёх старух, дабы избрали и привели невест. Да не просто первых встречных — дочерей из воинственных семей, где отцы и деды состояли в дружинах княжеских, владели ратным ремеслом, участвовали не в братских междоусобицах, но в походах на татар и прочих супостатов, отличились храбростью или вовсе пали на бранных полях. И будто эти свахи привели в лесные скиты на Кончуру и другие пустыни красных дев, каждому араксу по невесте. У кормилицы всё заканчивалось как в сказке: поединщики переженились, нарожали детей, обучили их потом ратному делу — в общем, прожили в радости и счастье.

Отец же, будучи боярином, никогда преданий не вспоминал, но в последние годы жизни, стоя у мольберта, любил рассуждать о прошлом засадников. И однажды рассказал совсем другую историю. Будто свахи перестарались и привели в три раза больше дев, чем после битвы осталось поединщиков. Дескать, каждая думала, что послана сватать одна, поэтому избрала и привела невест по числу выживших. А когда оказалось их в три раза больше, что было делать? Отсылать назад — позор, девице только в омут головой; оставить при монастырях — значит обездолить, да и слишком велик искус у прочих пустынников, коль поблизости поселить целомудренных дев. А отдавать в жёны всякому по триневесты обычай не русский–ордынский, басурманский.