Волчья хватка. Книга первая

— А должен был не допустить её! Карать беспощадно всех, кто по злому умыслу посмел приблизиться к вотчине! Дабы содрогнулся и устрашился всякий, посягнувший на тайну существования Воинства. Этому учил тебя отец?

— Учил… Но среди оглашённых было много безвинных, случайно вовлечённых, слепых…

— И ты решил отделить зёрна от плевел? Судьёй возомнил себя?.. Ты, Сергиев воин! Воин Полка Засадного! А полк сей тем и силён, что бьёт внезапно, безжалостно и всегда из засады.

— Я не смогу быть жестоким к миру, — признался он. — Как весь мой род… Я вижу и чувствую все его пороки, его низость и падение; иногда я его ненавижу и презираю за проявление алчности, вероломства, продажности и рабской покорности. Порой мне кажется, мир обойдётся и без Сергиева Воинства, поскольку жестокость достигла такого уровня, что он сам готов принять на себя все страшные грехи и купаться в крови. Не во вражеской — в братской, разделившись надвое и поднявшись друг против друга. Зачем такому миру Засадный Полк? И мне хочется, рыская волком, резать его беспощадно… Но стоит взмыть над головами людей, которые ещё называют себя русскими, и нет ничего на душе, кроме жалости. Россия обратилась в Сирое Урочище, а мир — в калик перехожих. Личность каждого поделена на полторы сотни миллионов, а это почти ничто! Я вижу безликий мир, и оттого мне жаль его ещё больше.

Ослаб переступил с ноги на ногу и чуть приподнялся, подтянув к себе посох.

— Разве не было в нашем Отечестве подобного, внук Ерофеев?.. Было такое время на Руси. Но протрубил Сбор Ослаб, в миру носящий имя князя Пожарского, и Пересвет Козьма Минин повёл Сергиево Воинство на супостата… Я слышу отчаяние в твоих словах, араке, а оно приходит к засаднику тогда, когда исчезает из сердца ярость. Мне тяжко судить тебя, сын Сергиев. Коль не был бы ты последним из рода Ражных, не говорил бы с тобой — отправил каликом сирым, а то бы в вериги обрядил, дабы исторгнуть из тебя мирской дух. Но кто же станет летать нетопырём над полем брани?.. Не могу придумать наказания. Может, и вовсе пощадить тебя, в мир отпустить?

— В мир не уйду, — заявил Ражный. — Лучше уж в Сирое Урочище…

Ослаб отпустил свои цепи.

— Калик ныне довольно что в миру, что в Воинстве — Ярых сердец недостаёт… Жди моего последнего слова!

И сейчас же возле старца появились два опричника, подхватили его под руки и повели. Ражный остался под древом Правды и думал, что так и придётся стоять, пока старец не огласит приговор, однако персты Ослаба вернулись, наложили на руки смирительную цепь, голову повязали кумачовой лентой и из Судной Рощи привели в сруб, где осуждённые ждали решения судьбы своей. И железа, и лента, и сам затвор имели символическое назначение; он мог спокойно сбросить оковы, перелезть через невысокую стену и уйти на все четыре стороны; никто бы не стал ни разыскивать, ни возвращать, ибо ушёл бы не из Урочища — из лона Засадного Полка, став мирским человеком.

Он просидел в затворе до вечера, и с сумерками начались искушения — суд не заканчивался под древом Правды. Сначала пришёл к срубу тщедушный от древности инок — хоть и сухожилия не подрезаны, а шёл и ветром качало.

— Знавал я деда твоего, Ерофея, — прошелестел он. — Тут слышу, внука его судили и в затвор спрятали… Уходить тебе надобно, не дожидаясь последнего слова. Оно и так известно — быть тебе каликом перехожим. А их сейчас в Сиром Урочище добрых полсотни. Вот и поделишь ты себя на столько частей — что останется?.. Уходи, я вот тебе руку подам!

— Спасибо за совет, — старости поклонился Ражный. — Пятидесятая часть — это ещё не пыль, не понесёт ветром, как мирского человека.

— Суд-то ведь сотворился не праведный, — зашептал инок. — Ослаб из ума выжил! Где ему судить и о Воинстве радеть? Стряхни железа и беги, покуда время есть. Ты ведь единственный продолжатель рода, об этом след подумать. Каликам нельзя жениться, дабы калик не плодить, а ты ещё молод, холост и сына не родил…

Ражный вспомнил суженую, и затомилось сердце… После него, уже в темноте, пришёл совсем молодой араке, может, ровесник Ражному — с оглядкой и испуганным задором в глазах.

— Сейчас только о тебе и говорят. Как ты Скифа в кулачном одолел! Никто же не видел его в бою, один ты с ним сходился. Говорят, на лету перехватил его науку и теперь ею владеешь. Научи! Я в долгу не останусь — отведу от тебя и казнь, и гнев Ослаба.

— Я его внук!..

— Ступай к Скифу, проси его.

— Да он в могилу с собой унесёт — никого не научит!

— А я не могу… Видишь, в железах.

— Я сниму их! И скажу деду об этом!

— Не ты надевал, брат…

Ближе к полуночи явился опричник, что под видом стареющего инока Радима приходил к Ражному в Урочище.

— Выведал я, какое слово скажет Ослаб, — сообщил он. — Вериги на тебя возложить и каликом в Сирое Урочище отправить. На заре придут за тобой, в кузницу поведут.

— Пусть сам скажет, а я повинуюсь его слову и казнь приму, — смиренно ответил Ражный.

— Врёшь ведь, не хочешь в цепи!

— Не хочу. Но и в мир не хочу.