Волчья хватка. Книга первая

Снег унялся так же, как и начался, будто занавес подняли. И на несколько минут проглянувшее солнце наконец-то уронило тень от часового столба на ристалище.

Кулачный зачин съел чуть ли не половину времени братания!

Ражный сдёрнул рукавицы, поправил пояс, раздергал рубаху и уже был готов к следующему этапу, но увидел, точнее, почувствовал, что Скиф жаждет хотя бы минутной передышки. Он не спеша стянул размокшую сыромятину с рук, зачерпнул снега, умыл лицо, вроде бы благодушно воззрился на солнце, да сказал язвительно, будто боль отхаркивал:

— Неплохо пляшешь… А польку-бабочку умеешь?.. Ничего, добрый ученик, на ходу подмётки режешь… Только широко не шагай, штаны порвёшь.

Метнул снежок в Ражного, пригнулся, выставив руку стальным крюком, и пошёл брататься…

Внимание Ражного в тот миг отвлекло какое-то движение, выхваченное краем глаза в белой дубраве.

Он встал в стойку и все-таки на миг отвёл взгляд от соперника.

Из-за ближнего к ристалищу дуба с изуродованной кроной, сторожко вскинув уши, смотрел Молчун…

Спешившиеся братья Трапезниковы подошли, вежливо, с достоинством поздоровались, и Ражный по глазам их понял — хотят сказать что-то важное, но чужак мешает: Поджаров так и стриг глазами, ожидая подвоха. Пришлось отвести Максов подальше в сторону…

С тех пор, как навёл на них страху в Урочище, больше не видел. Сами ездить перестали, а наведаться в Зелёный Берег с пустыми руками неловко…

— Мы человека ищем, — сообщил старший. — Сегодня утром все на покосе были, Фелиция домовничала. Пришёл, забрал ружьё, еду и кое-какую одежду, Сестру сильно напугал.

— Два дня вокруг Красного Берега бродил, высматривал, — добавил младший. — Два дня по ночам собаки лаяли, мы думали, зверь ходит…

— Фелиция прибежала вся зарёванная… Настращал ещё девчонку!

— Мол, если скажешь своим — приду, возьму заложницей, и вы все на меня работать будете. Или опозорю — никто замуж не возьмёт.

Шестнадцатилетняя Фелиция в этом мужественном и несгибаемом семействе была самой странной, однако же и естественной; в ней ещё в раннем детстве проснулся необычный и необъяснимый талант. И если картины отца ещё можно было назвать самодеятельностью и при этом все-таки живописью, то творчеству двенадцатилетней девочки вообще не было названия.

Сначала она рисовала угольком на берёзах, потом цветными карандашами, а в последнее время — художественными мелками (отец из города привёз), но по-прежнему не на бумаге или картоне — только на белых от корня берёзах, которых вокруг Красного Берега были целые рощи. И только орнаменты.

Впервые увидев расписные деревья, Ражный ощутил знобящий холодок и сильное волнение, будто прикасался к чему-то неведомому и запредельному. Рисунки по бересте были настолько естественны и органичны, что чудилось, выросли вместе с деревом, проявились из его толщи, как внутренняя суть. Вначале ему и в голову не пришло отнести это к творению рук человеческих, и потому он содрал их с берёз, принёс бересту на базу и заключил в рамки. И только здесь, в новом, «оформленном» состоянии узрел природу росписи, отчего зазнобило ещё больше: растительные и животные орнаменты были потрясающей сложности, гармонии и красоты. Решётка Летнего сада — детские каракули по сравнению с этой удивительной вязью, но самое главное, Ражному показалось, что он «читает» эти орнаменты, и оттого буря стихийных, неосознанных чувств охватывает морозом по коже.

И долго бы не знал, кто их пишет, если бы однажды на базу не заехал старший Трапезников. Увидел художества в рамках, вскинул на президента клуба недовольный взгляд.

— Это ты зря сделал. Больше не сдирай берест. Но орнаменты смывал дождь, чем бы ни были нарисованы — углём, мелком и даже карандашами!

Тогда Ражный впервые и услышал о Фелиции, а спустя некоторое время увидел её — серенькую, невзрачную девочку-подростка, полную копию своей матери — тихой и вечно смущённой женщины.

— Она не испугалась и все рассказала, — продолжал старший Макс. — Мы сразу же поехали искать этого человека. Но видно, давно в лесу живёт, следы прячет…

— Мы его однажды видели. И сдаётся, не человек он — оборотень в волчьей шкуре.

— Да ладно тебе, молчи! — прервал старший. — Оборотней не бывает! Бандюга, да и все.

— Где же видели? — вступил Ражный, понимая, что речь пошла о нем.

— В дубраве и видели, возле лога… Знаете? — с интересом заговорил младший. — Ехали вечером со смол-завода, а он… В общем, лошадей напугал. На вас сильно походит, дядя Слава.

— На меня? Так, может, это я и был? — засмеялся.

— Нет, бандюга был, — встрял старший. — Волчью шкуру на себя надел, чтоб коней напугать. Ну, кони и понесли…

— А сейчас недавно стрелял, — поддержал брата младший. — Вы слышали стрельбу?

— Думаете, он стрелял? — засомневался Ражный.

— Он. Мы голос своего ружья знаем.

— Вроде бы стреляли из самозарядного карабина?

— Нет, из дробового, из нашего. В прошлом году отец купил фермерское ружьё «сайга», не для охоты — для самообороны, восьмизарядное, тридцать второго калибра.

— Я знаю этого человека, — уверенно заявил Ражный. — Год у меня на базе жил, от кого-то скрывался. Мы его звали Кудеяр.