Волчья хватка. Книга вторая

Он оставил Ражного, а сам побежал в сторону высокого и густого бора, желтеющего в закатном солнце. В какой-то момент, хорошо видимый, он вдруг исчез, и там, где был в последний миг, осталось зеленовато-багровое пятно, похожее на очертания человека, которое впоследствии постепенно истаяло.

Вообще пространство здесь было странным: без ветра воздух колебался, отчего деревья слегка изламывались, как в горячем мареве, и создавалось ощущение призрачности окружающего мира. Поначалу Ражный думал, что это от температуры, поднимающейся из-за необработанной раны на предплечье, и пытался сморгнуть поволоку с глаз, однако марево лишь усиливалось по мере того, как они приближались к этому бугру.

Отсутствовал сирый около четверти часа и вернулся несколько обескураженным:

— Так и знал! Мой бренка принял ещё одного бедолагу и теперь отдыхает. Про Калюжного слыхал?

Вольный засадник с таким именем, аракс казачьего рода, был известен, пожалуй, каждому поединщику, поскольку три года назад, вне всяких правил, дерзко вызвал на ристалище Пересвета, чтоб отнять у него боярскую шапку. Боярин мог бы отказаться и, мало того, лишить аракса поединков на несколько лет, однако принял вызов. Их схватка была зримой, длилась около двух суток, и двухметровый, богатырского роста Калюжный был побеждён Воропаем в сече, после чего боярин ещё прочнее закрепил за собой титул.

— Теперь Калюжный будет твоим соседом слева, — с неким удовольствием сообщил калик и показал рукой: — Километров пять отсюда берлогу копает. Уже по пояс зарылся… А справа у тебя — Вяхирь поселился, месяц назад привёл… Да ты его не знаешь, не гадай. Он из белорусского урочища. И молодой ещё бульбаш, всего-то седьмой десяток разменял…

— Это хорошо, — отозвался Ражный.

— Чего хорошего-то?

— А что Калюжный сосед. Приятно…

— Пересвет обиду затаил на него, вот и упёк… А на что обижаться? И хрен бы с ним, но Ослаб каков? Им крутят, как хотят. Духовный предводитель…

— Не верю тебе, сирый.

— Твоё дело, — отмахнулся калик. — Что будем делать?

— Смотри сам, — безразлично обронил Ражный.

— Может, пойдём поищем другого бренку? Часов семь ходу, а то и больше…

— Как хочешь.

— А вдруг и тот кого-нибудь принимает? Или вовсе ушёл? Столько дней солнца нет, старцы квёлые стали. Тебе-то все равно к которому?

— Все равно…

— И кушать очень хочется! — посожалел калик. — Если ещё столько топать, кишки ссохнутся, как у бренки. Ты-то как?

Сирые были вечно голодными и отличались сумасшедшим аппетитом.

— Я не хочу, — сказал Ражный, хотя не ел уже несколько дней.

— Ну да, приговорённые, они терпеливые, им не до жрачки. А я-то на службе!

— Ешь…

Калик торопливо сбросил вещмешок, рассупонил его, выхватил горбушку хлеба и стеклянную баночку с остатками мёда.

— Эх, хмельного бы, — вздохнул. — Сейчас пару глотков, и был бы Ташкент… Нам положено потреблять от усталости и для сугрева. Для нас хмельное — это пиша. — Он примерился к краюхе, благоговейно откусил и замер с набитым ртом. Потом выплюнул на ладонь кус и попросил: — Слушай, слушай! Ты же охотник! У тебя слух должен быть!..

— Что слушать-то?

— Будто шаги… Идёт кто-то! Во!.. Вроде ветка треснула! Неужто Сыч?

— Никого нет, — наугад сказал Ражный. — Это тебе мерещится.

— Звук слышишь? Кто-то воет…

Иногда Ражному чудился какой-то звук, похожий на плач, возникающий то в одной стороне, то в другой, но скорее, это кричала птица, а не зверь или человек.

— А что, Сыч воет?

— Вроде нет, но говорят, кричит, как птица. Это, кажется, волк воет. Уж я-то их послушал и повидал!.. Но опять же, в Вещерских лесах этих хищников никогда не бывало… — калик вдруг про пищу забыл: — Слушай, Ражный! Тот зверюга, которого на тебя спустили… сдох?

— Не знаю…

— Жалко, если сдох, — загоревал калик. — Выходит, старец и волка засудил. А он — ты погляди! Харакири себе сделал!.. Может, у него совесть проснулась?

Сразу же после Судной схватки Ражный настиг уползающего Молчуна, скрутил, сострунил его, зашил брюхо берестяным кетгутом, опалил огнём раны ему и себе и сел рядом: с собой в Сирое волка не взять, а развязать путы и оставить здесь, разорвёт швы и сдохнет. В это время к нему и подъехал отец Николай, вотчинник Вятскополянского Урочища, бывший зрящим на Судном поединке. Он молча присел с другой стороны, потрепал холку зверя.

— Возьми его, Голован, — попросил Ражный. — Это же мой дар, помнишь?..

— Как взять, если он сам к тебе вернулся? — вздохнул тот. — Грешным делом подумал, ты сманил его… Прости уж.

— Увези к себе в вотчину, теперь приживётся…

— Скажи мне, Ражный… Это что? Пробуждение разума? Зарождение души?

— Тебе лучше знать, ты священник…

— У людей проявляются звериные чувства, у зверей — человеческие… Чудны твои дела, Господи.

Голован взял волка на руки.

— Ты его пока не развязывай, — предупредил Ражный, — чтоб швы не порвал. Кишечник у него целый, так что можешь кормить.

— Во второй раз принимаю дар, и опять раненого. Теперь он и стреляный, и битый, и рваный…

— И слепой…

— А совесть не потерял, — вотчинник понёс Молчуна к машине. — Если опять вернётся, я не в обиде!

— Теперь ему возвращаться некуда…