Волчья хватка. Волчья хватка – 2

Кстати, местные жители особенно здесь боялись сорочьего стрекота и не любили забираться далеко в лес; грибы, ягоды и прочие дары леса собирали поблизости от деревень и, когда ходили в его чащобные глубины по необходимости, говорили, будто там леший водит. И были уверены, что, кроме метеостанции, поставленной здесь еще с дореволюционных времен, в Вещерских лесах уже давно нет ни деревень, ни людей, ни тем паче монастыря. Да и самих метеорологов давно нет, поскольку из-за малозначительности результатов наблюдения попали под сокращение.

Когда-то здешние глухие леса были разделены просеками на три части, назывались дачами и принадлежали трем помещикам. Двое из них заготавливали древесину, сплавляли ее по речкам и продавали купцам, а третий жил за счет пахотных земель, леса не рубил, слыл человеком набожным и странноватым, ибо к сорока годам все еще не женился. Соседи давно уговаривали его продать им свою дачу, и будто бы помещик почти согласился и поехал со своим объездчиком посмотреть угодья, чтобы назвать цену. Где уж он ездил и как, никто не знал, но вернулся только через два месяца, говорят, молчаливым и отрешенным, переоделся и, не сказав ничего своим домашним, тут же отправился в город. Сначала подумали, к нотариусу, оформлять сделку, однако прошла неделя, другая – забеспокоились и бросились на поиски. И обнаружили помещика лишь через два года в одном из северных монастырей, которому он отписал свою лесную дачу, а сам уже был иноком, принявшим обет молчания.

Обо всем этом поведал Ражному словоохотливый и веселый калик, коему было поручено сопроводить осужденного к одному бренке, обитающему возле Сирого Урочища.

Всякий воин Засадного Полка с раннего детства слышал о бренках и знал почти всё; ими пугали, как пугают потусторонним адом, и разница состояла лишь в том, что чистилище для грешника начиналось после смерти и спровадить туда был во власти лишь суд Божий. В сиротство же можно было угодить при жизни и по суду живого и реально существующего, хотя и ослабленного человека – Ослаба. И адские страдания приходилось испытывать не бестелесной душе, а конкретному живому телу, чувствительному, болючему и довольно малоприспособленному для мук.

Однако, глядя на каликов, Ражный сильно сомневался, что в этом монастырском ските так уж уродуют тело. Сирый, что вел его на Вещеру, выглядел, как сдобный румяный калач, только что вынутый из печи. Всю дорогу он отчего-то похохатывал, откровенно радовался жизни и балагурил без конца о низменности мирского существования, задавая риторические вопросы.

Изредка он останавливался, отскакивал назад и прислушивался.

– Слышь, воин? – спрашивал потом. – Тебе не кажется, кто-то за нами идет?

– Не кажется, – бездумно бросал Ражный.

Калик грозил пальцем:

– Нельзя в Сирое дорогу показывать!

– Да нас по следам вычислят, кому надо.

– А где ты видишь следы?

На северной Вещере выпал снег и уже не таял, хотя земля еще не промерзла. Ходить в такую пору бесследно уже не удавалось, но когда Ражный оглянулся назад, то увидел, как стремительная, курчавая поземка заметает сдвоенные отпечатки ботинок.

– Это я задуваю, – удовлетворенно похвастался калик. – А вот если кто прется сзади в пределах видимости, тогда плохо дело. Например, Сыч выследит, и будет нам наказание.

– Кто такой – Сыч?

– Ты что, не слыхал про него? У-у-у, лучше с ним не встречаться. Зверь! Говорят, совсем одичал, клыки выросли, когти…

– Да кто он такой?

– Аракс сумасшедший. Давно уж на Вещеру пришел и бьет всех, кто не понравится. Ему что калик, что послушник – не одного уж порвал. Требует дорогу указать в Сирое. Вздумал поживиться за счет сирых, ума-разума поднабраться.

– Что же его в вериги не обрядят?

– Попробуй, поймай его, если озверел! – как-то восторженно сказал калик. – Хотели заковать, но ведь Сыч – птица ночная и летает бесшумно. Да и настоятель ему потакает.

– Это еще зачем?

– Скажу по секрету: чтоб послушники не расслаблялись. А то ведь думают, коли свели на Вещеру, можно делать все что захочется. Иные чуть ли не вертепы тут устраивают. Мало того, что женщин воруют в окрестных селах, – несчастных сорок обижают, кукушкам проходу не дают. Они, горемычные, вынуждены по деревьям прятаться, в дуплах отсиживаться. Сыч, он у настоятеля вместо нештатного надзирателя и палача. А в Урочище все равно пройти не может. Но если кто вольно или невольно дорогу ему покажет!.. Самый бедный будет на Вещере. В цепях сгноят заживо.

– Тебя сгноят, не меня, – отмахнулся Ражный. – Я дороги в Урочище не знаю.

Сирый откровенно захохотал:

– Разве можно наказать… ой, не могу!.. уже наказанного?! Ну ты чудило!

– А тебя за что упекли?

Калик остановился, поднял палец и вымолвил искренне, со слезой в трепетном голосе:

– Ни за что! Всю жизнь был чист и безгрешен, как ангел!

Узнать, за какую провинность он попал в Сирое Урочище, было невозможно даже под пыткой. И это говорило о его приверженности Сергиеву воинству, несмотря на то что калик бесконечно валял дурака.