Волчья Луна

В сиреневой прохладе, пока с восточного океана подкрадывался индиго и огни зажигались улица за улицей, этаж за этажом, Барра демонстрировала остатки былого блеска. Надо было лишь не обращать внимания на выбоины, отсутствующие плитки на переходных дорожках, зияющие, словно выбитые зубы, мусор в канавах, паразитические сети кабелей и вышек сотовой связи, белые пластиковые водопроводные трубы, что карабкались по всякой вертикали, словно фикусы-душители.

– Покажи мне, – сказал Лукас. Нортон приказал минивэну остановиться у полуразрушенного бордюра. Алексия и не собиралась позволять своему бойфренду вести машину, но передавать команды автопилоту – это давало ему достаточное ощущение цели и контроля.

– Я бы хотел выйти, – сказал Лукас Корта. Нортон театрально просканировал улицу. Он мог вести себя с очаровательной крутостью. Алексия открыла дверь и развернула подъемник. Лукас Корта одолел путь в несколько сантиметров и приземлился на планете Барра. – Я бы хотел пройтись пешком.

– Вы уверены? – спросила Алексия. Доктор Воликова оказалась рядом еще до того, как открылась дверь машины.

– Разумеется, нет, – ответил Лукас. – Но я так хочу.

Две женщины помогли ему подняться с инвалидного кресла и передали трость. Лукас Корта, цокая, двинулся вперед по тротуару. Алексия каждую секунду боялась шатающейся плитки, случайно брошенной пивной банки, пацана на байке, предательского порыва ветра с песком – всего, что могло заставить его споткнуться и рухнуть на землю.

– Какая квартира?

– Та, где ветряной указатель-ауриверде[22].

Лукас Корта долго стоял, опираясь на трость и глядя на огни в окнах квартиры.

– Мы перепланировали ее со времен вашей матери, – сказала Алексия. – Мне сказали, это был богатый район. Вот почему мы близко к вершине. Чем ты богаче, тем выше живешь. Теперь это просто означает, что тебе надо одолеть больше лестничных ступеней. Те, у кого есть выбор, предпочитают жить как можно ниже. Я читала, на Луне то же самое.

– Радиация, – согласился Лукас Корта. – Все стремятся уйти от поверхности настолько далеко, насколько это им по средствам. Я родился в Жуан-ди-Деусе и жил там, пока моя мать не построила Боа-Виста. Это была лавовая трубка, два километра в длину. Она ее запечатала, придала ей форму, заполнила водой и растениями. Мы жили в комнатах, устроенных внутри гигантских лиц ориша. Боа-Виста был одним из чудес Луны. Наши города – огромные каньоны, заполненные светом, воздухом и движением. А когда идет дождь… Это красивее, чем можно себе представить. Ты говоришь, Рио красив, что он Чудесный Город. По сравнению с великими городами Луны, он – фавела. – Он отвернулся от башни. – Хочу пойти на пляж.

С наступлением темноты пляж превращался в охотничьи угодья банд и подростков, которые занимались любовью или парили наркотические смеси. Нортон стиснул зубы от неудовольствия, но помог Лукасу спуститься на пляж по ступенькам. Трость Лукаса утонула в песке. Он в ужасе отпрянул, попытался ее высвободить.

– Осторожнее, осторожнее, – увещевала доктор Воликова.

– Он в моих туфлях, – со страхом проговорил Лукас. – Я чувствую, как он заполняет мои туфли. Это ужасно. Вытащите меня отсюда.

Алексия и Нортон вынесли Лукаса на тротуар.

– Уберите его из моей обуви.

Алексия и Нортон держали Лукаса, а доктор Воликова сняла с него туфли и высыпала потоки мелкого песка.

– Простите, – сказал Лукас. – Я не ожидал, что так отреагирую. Я почувствовал это и подумал – пыль. Пыль – наш враг. Я не контролирую эти чувства. Это первое, что мы узнаем.

– Луна взошла, – прошептал Нортон. Ущербный месяц стоял над восточным горизонтом. Огни лунных городов сверкали, как алмазная пыль. «Океаны пыли», – подумала Алексия, и это взволновало и ужаснуло ее одновременно. Этот мужчина, этот хрупкий мужчина, умирающий от гравитации на каждом шагу и при каждом движении, пришел оттуда. Корта: ее кровный родственник, и совершенно, непримиримо чуждый человек. Алексия задрожала, крошечная и немая в свете далекой Луны.

– Моя мать рассказывала, что на Новый год вся семья приходила сюда и пускала бумажные фонарики по воде, – проговорил Лукас. – Океан каким-то образом уносил их прочь, пока они не терялись из виду.

– Мы по-прежнему это делаем, – сказала Алексия. – Это называется Ревейлон. Все одеваются в белое и голубое, любимые цвета Йеманжи.

– Йеманжа – ориша моей матери. Адриана не верила в ориша, но сама идея ей нравилась.

– Мысль о религиях на Луне кажется мне странной, – заметила Алексия.

– Почему? Мы иррациональный вид и преуспели в экспорте нашей иррациональности. Моя мать жертвовала средства Сестринству Владык Сего Часа. Они верят, что Луна – это лаборатория для социальных экспериментов. Новые политические системы, новые социальные системы, новые системы семьи и товарищества. Их конечная цель – создание человеческого общества, которое продержится десять тысяч лет; как они считают, именно столько времени нам потребуется, чтобы стать межзвездным видом. Мне проще было бы поверить в ориша.