Волчья мельница

«Жану от друзей в долине О-Клер. Фостин радует нас ежедневно. Она понемногу учится говорить. Мы все очень хотим, чтобы она росла с любящим ее отцом».

Можно сказать, он был разочарован. Молодая женщина выбрала нейтральный тон, подчеркнув, что это послание от всей семьи. Жан свирепо скомкал листок и швырнул в стену.

«Простить! — сказал он себе. — Я только это и делаю! Я простил Клер ее замужество, хотя это была настоящая измена! Никто из них не понимает, что для меня она виновата в смерти Жермен!»

Жан закрыл глаза. Приходилось признать, что Клер дала Леону его адрес по недомыслию. Однако это ничего не меняло. Ночью его до сих пор мучили кошмары: агонизирующая Жермен, дитя, умершее в ее лоне. И не только это. Пережитый позор, ненавидящие взгляды Шабенов, когда открылась правда. А ведь минуту назад Норбер, дедушка, тетка Одиль — все они хорошо относились к зятю, доверяли ему. И что же? Остались только презрение и неприязнь. Он пробормотал, стискивая кулаки:

— Это все равно что приехать на ферму, случайно ее поджечь, а потом плакать — мол, не нарочно, простите! Я — в тюрьме и скоро отправлюсь на пятнадцать лет на каторгу, и жена моя умерла!

Он чувствовал свою вину перед Жермен — женщиной доброй, простой и преданной. Она никогда и не верила, что он любит ее безумной, страстной любовью. При этом они отлично ладили. Жермен стала ему другом, сестрой и матерью, которых у Жана никогда не было. Нередко он часами вертелся на вонючем матрасе, вспоминая, каково это было — лежать вместе с Жермен. В начале их брака она ничего не знала об удовольствии. Стеснялась, пугалась, но охотно подчинялась желаниям молодого мужа. И он, пылкий и энергичный, благо еда была вкусной, а кровать — уютной, никогда ею не пренебрегал. Жан испытывал потребность в близости с нею, пусть тело жены было худощавым, а сама она — не слишком темпераментной.

После двухмесячного траура он осознал, что начинает забывать жену, и его это пугало. Как же так? Жермен дала ему свою любовь, нежность и красивую здоровую дочку, а еще — хозяйство, крышу над головой, постоянный доход, респектабельность… Тем не менее лицо ее стиралось из памяти, голос — тоже, в то время как чувственные сны переносили его в объятия Клер, и тут все было ярким, четким, как будто это происходило вчера. В итоге он просыпался с бьющимся сердцем и напряженным членом и еще яростнее ненавидел молодую женщину.

* * *

Волчья мельница, 15 декабря 1902 года

Клер щелкнула поводьями, и Сириус тотчас же пошел рысью. Коляска закачалась под радостные вопли детворы. Они все вместе ехали в лес под Дираком — за остролистом и омелой.

— Матье, придерживай Фостин! Крепко! — попросила она. — Дорога после дождей вся в лужах, и ям тоже много.

— Да, Клеретт! — крикнул мальчик, прижимая к себе ласковую белокурую Фостин, которую он очень любил.

Даже Николя сегодня был в настроении. Темно-каштановая прядка танцевала у него на лбу, несмотря на все усилия Этьенетты, которая зачесывала сыну волосы назад и мазала бриллиантином, так что от воскресенья до воскресенья они становились очень сальными. Мальчик громко смеялся, глядя на быстрое вращение колес.

— Перекус устроим на опушке, мне там очень нравится, — пояснила молодая женщина. — Только помним: далеко от меня не уходить! Смотрите-ка — цапля! Как в басне Лафонтена, которую вам читал Базиль. «Вдоль речки мерно выступая и клювом гордо поводя…» — процитировала она.

Соважон бежал за коляской. В этот миг он бросился в сторону, к речке, где стояла в воде, поджав ногу, красивая белая птица.

— Вот жалость! — вскричал Матье. — Цапля улетела!

Фостин захлопала в ладоши. День выдался холодным, небо было серебристо-серое. Девочка, с разрумянившимися щеками и красными губками, крепче прильнула к своему любимому защитнику — Матье. Николя она недолюбливала. Случалось, он щипал ее за руку.

— Потом поможете мне украсить дом! — сказала Клер. — А завтра напечем человечков из пряничного теста.

Обещание обрадовало детей, особенно Матье, который после смерти Фолле мучился кошмарами и мочил простыни. С тех пор он следил за тем, не омрачит ли облачко заботы или огорчения лицо старшей сестры, и успокаивался, когда она была весела и бодра. По всем этим причинам день казался ему чудесным. Взгляд мальчика задержался на спине Клер, на ее изящной шее под высоким шиньоном. Она сидела очень прямо, время от времени вздрагивая, когда колесо наскакивало на кочку. Каждый такой «подскок» она сопровождала веселым «И-и-и-хоп!», забавлявшим детей.

Скоро Матье и Николя тоже начали кричать «И-хоп!» вместе с ней. Фостин, конечно же, повторяла за ними, еле выговаривая: «Хоп! Хоп!»

Слева тянулись скалы, белесые и мощные, у которых зима отняла всю растительность. Занятые своими таинственными делами, хрипло и отрывисто каркая, кружили в небе вороны.

— Хочу, чтобы у вас было чудесное Рождество! — сказала Клер. — Если найдем еловые ветки, я прибью их над дверью. И обязательно развесьте свои носочки на камине — утром там будут подарки…

— Думаешь, папа Фостин приедет на Рождество? — спросил Матье.