Волчья шкура

Музыка в гостинице затихла. Ночные тени растаяли, живая вода Мертвого моря тихо вздыхала, заполняя паузы в разговоре, которые становились все длиннее.

Никогда раньше эти трое не были так близки, никогда их слова, обращенные друг к другу, не были так серьезны, просты и искренни. В ночь перед тем, как попрощаться навсегда, все тайны были раскрыты, почти все. И их души были раскрыты новому знанию, в котором сплелось прошлое и будущее. И не осталось в них места страху, тревогам и сомнениям.

Ясный рассвет коснулся берега и воды, лиц и рук. Михаэль поднялся, отряхнул песок с ладоней и бережно уложил свои сокровища в мешок. Ирина протянула ему ожерелье, которое дремало у нее в ладонях всю ночь, всю эту удивительную ночь. Изумрудные камни исчезли в темной глубине мешка. Михаэль коснулся губами пальцев Ирины, протянул руку Андрею, поправил крылатый диск на груди.

— Прощайте. Все будет хорошо.

И ступил на воду.

Одинокий купальщик остановился у мостков, ведущих вниз. Кто-то оставил на песке белоснежный гостиничный халат. На берегу застыли мужчина и женщина. Они смотрели на море. Женщина улыбалась, приложив пальцы к губам, мужчина поднял руку в коротком приветствии и замер, не отрывая глаз от какой-то точки в море. Потом они обнялись и медленно пошли к гостинице.

Теперь море, далекие туманные горы, молодой солнечный свет и весь тихий, утренний мир принадлежали ему одному.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Душа, полная ужаса, металась в пламени. Белые, оранжевые, алые струи насквозь прожигали ее, сморщенную и обуглившуюся. Ледяные острые выступы вырывали клочья и швыряли их на антрацитовые скалы. Чиркнув о камень, клочья вспыхивали желтыми искрами, отскакивали, превращались в раскаленные смоляные капли и прикипали к тому, что когда-то было Зосей.

В липком сгустке ее сознания крутились бесконечной чередой воспоминания. Страшные, злые, едкие. Других у Зоськи не было.

Вот она заманивает в дровяной сарай мальчишек из интерната. И хохочет, издевается, пугает судом и тюрьмой, заставляя выполнять все ее дикие причуды. Конфеты, деньги, бусики-колечки и любой одноклассник в любое время дня и ночи. Вот это жизнь!

А что она вытворяла в зоне! Унижала, грабила, насиловала… Жестокую, беспощадную, изворотливую, ее боялась даже ВОХРа. А она никого и ничего не боялась.

Потом, на воле, пожила немного с Лохматым, в кетском поселке и однажды, выйдя за водкой, прыгнула в вертолет и летела, катилась, пока не остановилась на Украине. Поняв, что беременная, прикинулась ласковой кошечкой-бедняжкой, заморочила голову мальчишке-инженеру и до нитки обчистила его и дом его родителей. Так ловко провернула, что и тени подозрения не вызвала. Рыдала вместе с мамашкой, а папашка дочкой ее называл, по голове гладил, утешал. Доутешался до инсульта…

А как родила, домой не вернулась, в вагоне на путях кантовалась. Девчонку пообещала матери инженера отдать. Деньги наперед взяла, даже корзинку стырила у торговки-зеваки, чтобы легче нести малую к бабке. Но старуха далеко от вокзала жила, лень было переться через весь город, и дождь моросил. Так и осталась корзинка под фонарем на вокзале, и младенец в ней.

Весело жила, по всей стране колесила. Страна большая, людей много. А Зоська такая одна.

И опять зона, и Зоська в ней королева.

Здесь она тоже летала, кружила, кувыркалась, но не по своей воле, а подчиняясь грозной силе, по имени Ра, которая трепала и мотала ее без остановки, без жалости, без конца.

Корежили, увечили, в жар и в стужу бросали воспоминания, в кипятке и щелоке топили. И покоя не было, и воли.

Невыносимое давление сжимало Зоськину душу до исчезающей точки, а потом распирало на разрыв и разрывало бесконечно. Плач и хохот обрушивались одуряющей какофонией и увлекали ее в глухую жуть тишины.

Сгущалась ненависть памяти, скручивалась пружиной, раскаленной пружиной, и покрывалась черным инеем.

Знала Зося, что ничего не изменить, не выпросить, не украсть. Тут все такие, переполненные ужасом безнадежности, никто не поможет, каждый сам по себе.

И это только начало. Начало вечности. Вечной работы для безжалостного Ра.

Рада нежилась в теплоте искрящегося света. Сплетаясь и раскручиваясь, радужные потоки омывали и ласкали ее. Покой и счастье качали душу на своих волнах и несли в сияющую даль. Лепестки света обнимали, рождая бесконечную смену добрых и смешных воспоминаний, всю ее жизнь.

Не забыла рыжего котенка? Ты принесла его домой, протянула маме в ладошках. Какой смешной был, крохотный, мягкий, пугливый. Мама научила тебя поить его из пипетки. И вы смеялись, когда он фыркнул и залил молоком твои пальцы.

А первоклассники, помнишь, ты была у них пионервожатой? Ты разучивала с ними песни, и делилась хлебом в голодном сорок седьмом году.

И Толик поцеловал тебя, а очки его свалились с носа. Он засмущался, покраснел. А потом подхватил тебя на руки, закружил, закружил…

Рада, Рада, а помнишь, как ты прижала к себе мокрый орущий кулек, и надрывный плач из вонючего нутра заскорузлых тряпок сменился нежным вздохом? Толик кивнул, а твое сердце замерло. Ирочка…